А Вишневецкий плохо кончил. Служба королю ему быстро наскучила. Повиноваться кому бы то ни было и выполнять приказы королевских воевод он не желал. Его буйная натура требовала иного. Он собрал отряд казаков, сохранивших ему верность, и ринулся в очередную авантюру. Решил захватить престол Молдавии. Там еще не утихла буза. Василид проявил себя не лучшим правителем. Стал развратничать, вводить западные нравы. Чтобы получить помощь против османов, решил передаться польскому королю. А ко всему прочему, увлекся ересями. Турки на этом умело сыграли, распространяли информацию о его поведении среди подданных. Молдаване восстали и убили Василида. Султан утвердил господарем Стефана. Тут-то и явился Вишневецкий, надеясь свергнуть его. И ошибся, население к нему не примкнуло. Бывший гетман очутился на чужой земле в окружении врагов. В надежде выпутаться он согласился на переговоры, ему гарантировали безопасность, но схватили и выдали султану. Вишневецкого привезли в Стамбул и предали страшной смерти — повесили на остром крюке под ребро.
Лишь «задним числом», после нападения на Тарваст, Сигизмунд II объявил царю, что он, якобы исчерпав средства к достижению мира, «должен прибегнуть к оружию». Указывал, что русские могут предотвратить войну, но для этого требуется вывести войска из Ливонии, да еще и оплатить все убытки, которые ей нанесли. После отставки Адашева Иван Васильевич нередко отправлял другим монархам личные письма, проявив себя не только хорошим литератором, но и психологом. Как уже отмечалось, Эрика XIV он резко поставил на место, и результат стал именно таким, как требовалось. А Сигизмунду царь написал умно, выверенно, но и хлестко. Конечно, не для того, чтобы блеснуть красноречием или доказывать королю свою правоту. Кому было доказывать-то? Но государь знал, что его ответ прочтут паны, он станет известен в Европе. Поддел Сигизмунда его ложью, предъявил доказательства его «миролюбия» — сведения о переговорах с шведами, грамоту к Девлет-Гирею. И резюмировал: «Итак, уже знаем тебя совершенно и более знать нечего».
Но королю удалось преодолеть сопротивление литовских сторонников мира. Для этого поработало католическое духовенство, папская агентура, Сигизмунда горячо поддержала мелкая шляхта, которой война сулила заработок и добычу. Сейм проголосовал выступить против русских. Тем не менее, боевые действия разворачивались вяло. Шляхта, по своему обыкновению, лихо отплясывала на балах, в пьяном виде бахвалилась перед дамами, но ехать сражаться не спешила. Наличных войск королю хватило лишь для того, чтобы занять отданные ему ливонские города. Несколько литовских отрядов вторглось на русскую территорию. Подступали к Невелю и Опочке, но осаждать их не стали, только разграбили окрестности. В ответ русская конница прошлась, разоряя села, до Витебска, Орши, Шклова. И литовский гетман (главнокомандующий) Ходкевич даже обратился к царским воеводам с весьма своеобразным предложением — давайте, мол, «не тратить» воинов в «бесполезных» боях. Действительно, в набегах отдувались крестьяне, невелика беда. А зачем благородным людям губить друг друга?
Впрочем, и без «джентльменских» соглашений некоторые бояре действовали еще хуже, чем против ливонцев. Вели себя пассивно, от столкновений с противником уклонялись. А в августе 1562 г. князь Курбский, имея 15 тыс. воинов, встретился под Невелем с 4 тыс. литовцев. Вместо того чтобы решительно атаковать и смять врага, он остановился, принялся маневрировать, да так безграмотно, что сам был атакован и разбит в пух и прах. Для Сигизмунда эта победа оказалась очень кстати, чтобы поднять дух подданных, преодолеть их сомнения и опасения. Королевская пропаганда раструбила о ней по всей Литве и Польше, не стесняясь преувеличивать масштабы боя, потери царских войск. Объявлялось о слабости русских, полном неумении воевать.
А вдобавок к плохому командованию среди российской знати начались открытые измены. Удивляться этому в общем-то не приходилось. Перебегать на сторону казанцев, астраханцев или слабого ордена вряд ли кому-то могло прийти в голову, а на Литву боярская оппозиция ориентировалась уже давно. Вишневецкий стал не последним и не худшим нарушителем присяги. По крайней мере, послужив под царскими знаменами, он не захотел участвовать в войне против русских. Но вслед за ним перекинулись к Сигизмунду знатные вельможи Алексей и Гаврила Черкасские, были приняты на службу и повели подчиненных на вчерашних земляков и сослуживцев. Нашлись и другие предатели…
И при этом неожиданно выяснилось, что царь… не может наказать своих высокопоставленных подданных! По закону сделать этого не в состоянии! По тем самым законам, которыми сам государь хотел утвердить «правду», оградить простых людей от произвола. Но ведь и бояре, советники, не зря участвовали в законотворчестве, корректировали формулировки, исподволь проводили нужные им пунктики. Теперь же оказывалось, что судить знатное лицо может только Боярская Дума. Кроме того, действовали право заступничества, закон о взятии на поруки. А боярские роды были связаны друг с другом родством, дружбой, знакомствами. В итоге Иван Васильевич опять столкнулся фактически с саботажем.
Первый раз это проявилось в деле Василия Глинского. Он, правда, не принадлежал к оппозиции. Наоборот, Иван Васильевич приблизил двоюродного брата в 1560 г., когда разогнал «избранную раду» и заменял прежних советников. Чем конкретно провинился Глинский, неизвестно, летописи упоминают лишь сам факт проступка. В данном случае вряд ли речь шла об измене. Возможно, вельможа возгордился своим возвышением, допустил злоупотребления. Или не выполнил какой-то приказ. Царь не заключал его под стражу, не предавал суду, ограничился опалой. Но она была очень короткой, сразу нашлись заступники, с ходатайством обратились церковные иерархи, и в июле 1561 г. Иван Васильевич опалу снял. Глинский принес дополнительную присягу и был прощен.
А в январе 1562 г. вскрылась уже явная измена. Арестовали Ивана Дмитриевича Бельского, собиравшегося бежать в Литву. Среди аристократии он был первым по рангу! Бельский был родственником государя, возглавлял Боярскую Думу. Ох, каким подарком он стал бы для Сигизмунда! Вокруг такого деятеля можно было создать «альтернативное правительство», развернуть агитацию, попытаться вызвать раскол и смуту в армии… Но все же царские служилые люди не напрасно кушали свой хлеб, каким-то образом вычислили, пресекли. Улики были бесспорными. Мало того, что Бельский сносился с королем, он уже получил «опасную грамоту», пропуск для перехода линии фронта. За такое отправляли на плаху.
Но куда там! Дело даже до суда не дошло. С «печалованием» выступил митрополит, а пятеро бояр выразили готовность взять Бельского на поруки. Конечно, государя не обрадовало столь дружное выгораживание изменника, однако он смог выдвинуть лишь косвенные препятствия. Назначил огромный денежный залог, 10 тыс. руб. Остановило это бояр? Ничуть. Инициаторы тут же собрали больше ста представителей знати, согласившихся войти в состав поручителей — по сотне сбросились, и все. Царь включил в поручную запись еще одно условие, раньше такое не применялось никогда. Указывалось, что поручители отвечают за Бельского не только деньгами, а собственными головами. И это не остановило! Подписали запросто. Неужто казнят сто с лишним человек из княжеских и боярских родов? В марте 1562 г. Бельский был освобожден, снова возглавил Думу.
В сентябре того же года царь наложил опалу на Михаила и Александра Воротынских «за их изменные дела». В чем именно состояли «изменные дела», мы опять не знаем, документы до нас не дошли. Наказанием была ссылка, Михаила на Белоозеро, Александра в Галич. Но уже вскоре большая группа бояр выступила поручителями за Александра Воротынского. Царь увеличил залог по сравнению с Бельским — назначил 15 тыс. руб. Нет, взаимовыручка знати легко преодолела и этот «барьер». Опять присоедилилось больше ста человек, и сумма получилась посильной…
А в октябре 1562 г. арестовали Курлятевых. И вот их дело было совершенно необычным. В принципе, Дмитрий Курлятев, один из лидеров «избранной рады», многократно заслужил суровый приговор — за участие в махинациях временщиков, неисполнение военных приказов, неоказание помощи гарнизонам Рингена и Тарваста, но все сходило ему с рук. Теперь же без видимых причин кара обрушилась как на него, так и на его семью. За что?.. Разумеется, причина была. Но не в настоящем, а в прошлом. Если суд над убийцами Анастасии завершился всего лишь казнью рядовых исполнителей, то это не значило, что дело было «закрыто» и забыто. Со временем всплывали новые факты, обстоятельства, что-то становилось известно при расследовании других измен. И вскрывались злодеяния, которые раньше удалось спрятать.
Ответ на вопрос, в чем состояла вина Курлятева, Иван Васильевич дал через много лет в послании Курбскому: «А Курлятев был почему меня лучше? Его дочерям всякое узорочье покупай, а моим дочерям проклято да за упокой?» Это не прямое указание, а намек — но намек, вполне понятный Курбскому. Он может быть понятен и нам, если вспомнить: дочери царя были отравлены во младенчестве (а Сильвестр использовал это как доказательства «проклятия», тяготеющего над родом государя за «грехи» предков и его самого). Преступление Курлятева было страшным. Причастность к убийствам детей. А если учесть, что мамками и няньками царских отпрысков служили родовитые аристократки, самая вероятная версия — что царевен опекала и приложила руку к их смерти жена Курлятева. Именно поэтому, в отличие от прочих опальных, боярина привлекли к ответственности вместе с семьей.
