Середь этого разгара вдруг, как бомба, разорвавшаяся возле, оглушила нас весть о варшавском восстании. Это уже недалеко, это дома, и мы смотрели друг на друга со слезами на глазах, повторяя любимое:
Nein! Es sind keine leere Träume![21]
Мы радовались каждому поражению Дибича, не верили неуспехам поляков, и я тотчас прибавил в свой иконостас портрет Фаддея Костюшки».
События в Польше энергично революционизировали общественное мнение в России.
Для Пушкина июльская революция 1830 года имела еще одно следствие, которое вызывало в нем глухую тревогу. После ее победы из Франции «побегли» поверженные сторонники Бурбонов и их белого знамени. И Пушкин снова со всей своей прозорливостью заносит в дневник в январе 1834 года такой, пока еще не понятый сигнал судьбы:
«Барон д'Антее и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет».
А кругом, несмотря ни на что, жила и работала наша страна, наш великий народ работал, ощупью ли, прозрением ли ища свое будущее…
Строится шоссе между Петербургом и Москвой. Холерные бунты сотрясают страну.
Жестокие бунты в новгородских военных поселениях. Развивающаяся торговля в Одессе. Первые пароходы на реках. Начало стройки железных дорог.
И в трудной своей семье, среди год от году рождающихся ребят своих, во время затяжной войны, среди придворных интриг, среди общественного брюзжания все время в неизбывных трудах растет созидающее творчество Пушкина.
Поэт вступает в последний, самый плодотворный период своей работы. Он не одинок теперь, вокруг него его любимая семья. Он живет простой, творческой жизнью… С молодостью покончено!
…Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
Иные нужны мне картины:
Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,
На небе серенькие тучи,
Перед гумном соломы кучи
Да пруд под сенью ив густых,
Раздолье уток молодых;
Теперь мила мнe балалайка
Да пьяный топот трепака
Перед порогом кабака.
Мой идеал теперь — хозяйка,
Мои желания — покой,
Да щей горшок, да сам большой.
Глава 21. Великое шестилетие
Последнее шестилетие жизни Пушкина резко отличается от предшествующей жизни. Дата 18 февраля 1831 года, когда Пушкин стал под венец с Натали Гончаровой, рубежом отделила Пушкина свободных молодых лет от времени стремительного его творческого созревания и роста. Жена, семья, дети, весь его новый быт вместе с его службою, с положением в обществе означили собой полдень его трудов. Чем крепче с действительностью увязывали его семейные узы, его тяготы, его заботы, его светский регламент, тем выше, как Аполлон, стремится он на золотой колеснице, уносимой конями Солнца, к самой высоте синего неба. Трудности не сокращали, а увеличивали его силы. Рождая, подобно нимфе Эхо, свой отклик на каждое событие мира и жизни, сам он — «сеятель благополучный» — ведет широкий щедрый сев своих идей, что мы теперь имеем зреющим в культуре народа. В свою семейную жизнь Пушкин уходит, как в спокойную крепость, чтобы там работать.
После этого рубежа первым пушкинским творением была написанная в Царском Селе 29 августа 1831 года «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди».
Насколько было бы бедней детство каждого из нас, не будь у нас этой сказки, бесценного подарка Пушкина ребенку, начинающему осваивать великолепный свой язык! Пушкинская сказка со всеми ее элементами, взятыми из русской были, — мудрая, красивая, веселая, благополучная, — создана для детей всего мира, пусть все в ней знакомо, все особо родно нам. И звонкий зимний вечер, и жужжанье прялок, и царь в шубе из золотой овчины, подглядывающий в щелку забора за молодыми пряхами, и счастье доброй девушки — все это так просто, так убедительно мило, все это хранится в расписных, кованых сундуках народной памяти нашей… Как бы ни был силен город, городская сказка — не сказка, она всегда подавлена, ущемлена богатством либо бедностью; на народной же сказке — всегда отпечаток земли, лесов, рек, полей, вечной свободы природы…
В народной сказке всегда шевелится, проглядывает дремлющая древняя наша память, шелестит дуб зеленый и, позванивая золотой цепью, бархатно мурлыча, кружит вокруг дуба кот, знающий все тайны. Все, что дает нам наша сказка, мы встречаем, приемлем охотно, с радостью, с благодарностью. Сказочные богатыри всегда первые наши советники, помощники, герои, олицетворение непобедимой мощи, добра и справедливости.
И когда закачается пред ними пушкинское синее пенное море, мы чуем, что где-то в глубинах душ жив у нас неискоренимо и Новгород Великий, и его тысячи озер и рек, а дальше ходят, седыми гривами машут вольные моря, куда хаживали новгородские и псковские удалые «молодые люди»… Мерещится и Царьград, отражающийся в Святом море золотыми главами «церквей и святых монастырей».
«Сказка о царе Салтане» — это полный ларец образцов русского стиля — живописи, архитектуры, музыки, литературы, поэзии. В ней и шкатулки резных северных дел, и непревосходимые небесные, алые, золотые, виноградные расцветки иконографов Палеха, и раскраски деревянных чаш, чашек, братин и ложек Мстеры, и тонко-морозные кружева Вятки, и деревянные кружева зодчих, и неисчислимые пейзажи нашей природы, и смелые походы наших богатырей за правдой по степи, и плаванье наших богатеев-купцов по всему миру, до Индии и Аляски включительно. В пушкинской сказке — вечная музыка ритма морских, бесконечно бегущих друг за другом сине-зеленых валов, шипение, шумы их рушащихся белых гребней, пенный след за кормой плывущих под пестрыми парусами раскрашенных кораблей…
Ты волна, моя волна! Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь; Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли
Подымаешь корабли…»
Рисунки на мотивы «Сказки о царе Салтане» пронизывают весь наш быт, мы видим их на лаковых шкатулках лукутинского образца, на письменных приборах, на календарях, портсигарах, пудреницах, вышивках, на коврах, на подушках. Чудный город князя Гвидона, корабли царя Салтана, волны, из которых выходят золотые богатыри, наконец, кремлевские башни — все это слилось, переплелось между собою. И особливо мощно мотивы «Сказки о царе Салтане» звенят в грандиозных русских операх Глинки, Мусоргского, Даргомыжского, Римского-Корсакова.
«Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о попе и о работнике его Балде», «Сказка о золотом петушке» — все это пушкинское богатство фантазии блещет, искрится, переливается самоцветами, мудростью нашего народа и еще особым колоритом, уверенно уводящим воображение наше на Восток, к Азии, близкие связи с которой мы всегда ощущаем где-то в самой глубине наших душ.
И в ту же осень 1831 года Пушкин приступает к работе над «Историей Петра» — недаром поэт носил пуговицу от кафтана Петра в оголовье своей трости, как вещественный залог духовной близости с гениальным строителем государства.
Работа Пушкина над «Историей Петра» осталась, к великому нашему горю, незавершенной — из нее мы имеем лишь предварительные записи Пушкина, назначавшиеся для дальнейшей работы. Отметим, что Пушкин как бы предсказал судьбу недавнего открытия этих бесценных бумаг. Перечисляя источники, по которым он писал «Историю села Горюхина», известный И. П. Белкин между другими указывает на «Летопись горюхинского дьячка» — документ, найденный при следующих пленительно-бытовых обстоятельствах:
«Первые листы были выдраны и употреблены детьми священника на так называемые змеи. Один из таковых упал посреди моего двора. Я поднял его и хотел было возвратить детям, как заметил, что он был исписан. С первых строк увидел я, что змей составлен был из летописи, к счастию, успел спасти остальное. Летопись сия приобретенная мною за четверть овса, отличается глубокомыслием и велеречием необыкновенным».
«Рукопись «История Петра», — сообщает современный исследователь пушкинского наследства И. Л. Фейнберг, — найдена была в Лопасне, невдалеке от Москвы». Как сообщал внук поэта — Г. А. Пушкин, при переезде его в 1917 году в лопасневскую усадьбу «жившая там племянница жены поэта Н. И. Гончарова обратила его внимание на исписанные листы, которыми была устлана клетка с канарейкой… Тогда только и был обнаружен в кладовой затерявшийся и уже раскрытый ящик с бумагами… очевидно было, что часть их уже уничтожена».
Эта рукопись теперь восстановлена почти целиком, в ней не хватает лишь годов от 1690-го до 1694-го и от 1719-го по 1721-й.
Основываясь на работах современных советских пушкинистов, суверенностью можно сказать, что Пушкин xотел на основе огромного изучаемого им материала создать о Петре Великом художественное полотно, достойное деяний этого выдающегося человека. Никогда не оставлявший Пушкина интерес к Петру Великому сразу активизировался и начал расти после известного свидания и договоренности Пушкина с царем 8 сентября 1826 года: Пушкин по практическому складу своей натуры никогда не мог упустить такого реального шанса. «Есть ли у нас хоть какие-нибудь сколько-нибудь заслуживающие внимание попытки изобразить в стройной исторической картине жизнь и деяния Великого? — Доселе еще нет! — писал В. Г. Белинский. — Пушкин смертью застигнут в приготовительных работах к ней».
