Ознакомительная версия.
Кстати сказать, Светлана Иосифовна, противореча своему же собственному утверждению о том, что бракосочетание Якова Иосифовича с Юлией Мельцер "вызвало недовольство отца", сообщает в той же своей книге, что «Яша» жил с новой женой и на «спецдаче» в подмосковном Зубалове, где регулярно бывал Сталин (цит. соч., с. 140).
Впрочем, о рассуждениях Светланы Иосифовны об «антисемитизме» Сталина речь пойдет далее, в главе, посвященной периоду конца 1940-х — начала 1950-х годов. Здесь достаточно будет сказать, что она, вероятнее всего, домыслила причину «недовольства» Сталина браком Якова Иосифовича, как говорится, задним числом, под воздействием внушаемых её знакомыми конца 1950-1960-х годов представлений о сталинском «антисемитизме». Ибо в свое время, 4 декабря 1935 года, тесно общавшаяся тогда со Сталиным М.А. Сванидзе записала в своем дневнике: "И(осиф)… уже знает о женитьбе Яши (на Ю.М. Мельцер. — В.К.) и относится лояльно-иронически" (а не враждебно). Притом надо знать, что М.А. Сванидзе — жена родного брата первой жены Сталина (матери Якова Иосифовича) — еврейка (урожденная Корона).
Обо всем этом следовало сказать для того, чтобы стало ясно, как "пишет историю" Такер (и множество других авторов). «Недовольство», или, вернее, попросту «ирония» Сталина в связи с третьей (за всего несколько лет!) женитьбой его не очень, скажем так, уравновешенного сына на дочери арестованного ЧК купца, которая побывала скитающейся по стране танцовщицей и дважды «убегала» от законных мужей, преподносится как имеющий зловещее и «всеобщее» значение «антисемитизм», который-де выразился и в репрессиях 1937–1938 годов — "величайшем преступлении века".
Р. Такер в таком случае должен был объяснить, почему в то время стало возможным следующее.
На рубеже 1930-1940-х годов, как убедительно показано в изданном в 1996 году исследовании О. В. Хлевнюка "Политбюро, Механизмы политической власти в 1930-е годы", "явно обнаружилась тенденция перемещения власти из Политбюро в Совнарком". Ко времени Отечественной войны Политбюро "как регулярно действующий орган политического руководства… фактически было ликвидировано, превратившись в лучшем случае в*совещательную*инстанцию" (с. 226. Выделено мною. — В.К.).
Это было очень многозначительным изменением, о котором еще пойдет речь. Но в связи с домыслами об «антисемитизме», якобы присущем в 1930-х годах Сталину и политике страны вообще (а об этом говорится отнюдь не только в сочинении Такера!), необходимо знать, что в 1938–1940 годах целый ряд евреев назначается на высшие посты в превращавшемся в средоточие власти Совнаркоме. Р.С. Землячка, Л.М. Каганович и Л.З. Мехлис стали в это время заместителями председателя Совнаркома (председателем был Молотов, а с 6 мая 1941-го — сам Сталин), пост наркома вооружения занял Б.Л. Ванников, наркома строительства — С.3. Гинзбург, наркома лесной промышленности — Н.М. Анцелович и т. д.
В свете этих фактов прямо-таки смехотворно выглядит «довод» в пользу «антисемитизма» Сталина, основывающийся на его «недовольстве» женитьбой сына на еврейке (к тому же, как было показано, предшествующая судьба Ю.И. Мельцер давала основания для «недовольства» независимо от её национальности). Одним словом, "так пишется история"…
Нетрудно предвидеть, что опровержение «антисемитизма» Сталина не понравится многим людям — притом по совершенно разным причинам, ибо для одних домысел о враждебности вождя по отношению к евреям — главнейший довод в пользу проклятий в его адрес, а для других, напротив, — один из мотивов его почитания.
Но все это представляет собой психологически-идеологические «комплексы», не имеющие отношения к действительному ходу истории в 1930-х годах и, естественно, к реальному пониманию этой истории.
Да, Сталин с середины 1930-х во многом стремился опереться на те «русские» начала, которые ранее или игнорировались, или подвергались нападкам и прямым репрессиям, ибо определяющим началом был интернационализм; нацеленный на мировую революцию.
Как уже говорилось, в целом ряде нынешних рассуждений о Сталине явно неправильно толкуется его отповедь Демьяну Бедному в письме от 12 декабря 1930 года, ибо речь шла там только и исключительно о русской революционности, которую «недооценил» этот большевистский стихослагатель. Исходный пункт сталинской отповеди таков: "Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР… признавая в нем единственное свое отечество" (т. 13, с. 24). Очевидно, что слово «отечество» употреблено здесь в точно таком же смысле, как и в цитированной выше статье «Патриотизм» из тома МСЭ 1931 года, — «отечество» — это понятие не национально-территориальное, а социально-классовое. "Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут… *русскому* (выделено Сталиным. — В.К.) рабочему классу… как признанному своему вождю…" (там же), — а непонятливый Демьян не делает этого! Демьян усматривает в русской истории, писал далее Сталин, только "мерзость и запустение", которые, конкретизирует генсек, являют собой «Домострой» (в действительности — ценнейшее творение культуры XVI века) и "сочинения Карамзина" (там же, с. 25).
И только с середины 1930-х годов слово «отечество» начинает обретать в официальной идеологии свой истинный смысл. Вместе с тем самое широкое утверждение патриотического сознания свершилось тогда чрезвычайно, исключительно быстро, и это означало, что оно жило в душах множества людей и только не имело возможности открыто выразиться. Считаю уместным сказать, что я сам — хотя в то время по возрасту находился между детством и отрочеством — хорошо помню, как легко, прямо-таки мгновенно совершался переход к патриотическому русскому сознанию, — и вот уже в 1938 году завораживающе звучал над страной призыв из кинофильма "Александр Невский" с мелодией возвратившегося из эмиграции Сергея Прокофьева:
Вставайте, люди русские…
Еще совсем недавно о благоверном князе Александре Невском или молчали, или изрекали нечто поносящее его.
Сегодня можно услышать или прочитать, что русский патриотизм в те годы «насадил» Сталин. В действительности он только «санкционировал» то, что жило и нарастало в душах миллионов русских людей.
Разумеется, имелось немалое количество непримиримых противников воскрешения патриотизма — достаточно напомнить цитированные выше слова А.А. Берзинь. Тем не менее патриотический пафос овладевал тогда в определенной мере и такими людьми, которые еще совсем недавно едва ли даже могли предположить, что это с ними произойдет…
Правда, подчас "патриотическое возрождение" понималось этими людьми как некая временная «уступка» не могущему пока быть до конца преодоленным прошлому, как своего рода "недозрелость".
Это ясно выразилось в посвященных теме патриотизма строфах (из сочинявшегося в 1939–1941 годах романа в стихах "Первая треть") воспитанника ИФЛИ Павла Когана. Строфы эти приобрели впоследствии широкую известность, но в течение длительного времени публиковались с сокращением, обозначенным точками. Коган размышлял о том, как будут воспринимать его современников люди будущего:
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И всё-таки пробьемся мы!
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю…
На месте точек — строфа, которую редакторы восприняли как крамольную или хотя бы вносящую слишком острое противоречие в освещение темы (я выделяю курсивом ключевые слова):
Но людямродины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногдарутина
Вела нас жить и умирать
Поскольку слово «рутина» ныне не очень употребительно, стоит привести определение его значения из словаря революционной эпохи: "Рутина — фр. — Привычка делать что-нибудь тем же порядком, как делалось раньше; следование по избитой дорожке; косность, шаблонность; образ действий, основанный на механической привычке, без критического отношения"
Впрочем, даже заявив далее, -
Я б сдох, как пес, от ностальгии
В любом кокосовом раю, —
Павел Коган в завершающей строфе, которая также долго не публиковалась, как бы дал обет реально, практически «пробиваться» к "родине единой":
Но мы ещё дойдем до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
То есть патриотизм — это только временная — пусть пока неизбежная — «рутина», а впереди — завоевание мира, превращение его в "единую родину"…
Кто-либо может сказать: а стоит ли уделять внимание этим — в общем-то «немудреным» — стихам? Но, если вдуматься, в них точно запечатлелась имеющая существеннейшее значение «раздвоенность» (патриотизм — интернационализм), которая во многом определяла развитие общественного сознания в стране и в 1930-х годах, и позднее, — собственно говоря, вплоть до наших дней (в связи с этим отмечу, что в моем сочинении — и на предшествующих, и на последующих его страницах — достаточно много «экскурсов» в литературу, и, как я убежден, не бесплодных, ибо литература есть своего рода «плод» истории, в котором так или иначе концентрируется и кристаллизуется содержание данного исторического периода).
Ознакомительная версия.
