что те немногие эпизоды «Повести», которые поддаются проверке независимыми источниками, имеют весьма мало точек соприкосновения с реальной исторической обстановкой. Зато с идейно-художественной стороны «Повесть» сразу поднялась на недосягаемую высоту. Под пером «ученика Феодосия» течение русской истории было направлено в провиденциальное русло, а следование исторической фактологии превращено в занимательное (и, по условиям времени, душеспасительное) чтение.
Трудно указать даже приблизительно, когда могла быть написана «Повесть временных лет». Едва ли это произошло при жизни Феодосия (ум. в 1074) и игуменстве его преемника — Стефана (1074–1078), когда «ученик» должен был только набираться ума-разума и овладевать азами литературного мастерства. Со следующим игуменом, Никоном (1078–1088), отношения у него не сложились — это видно по включённому в летопись рассказу о печерском старце, «прозорливце» Матвее, который однажды во время заутрени увидел вместо Никона «осла, стоящего на игуменовом месте», и упоминании жестоких побоев («ран»), нанесённых Никоном другому иноку, Исаакию за то, что тот, поселившись в пещере, «собрал к себе детей, и одевал их в одежды чернеческие». Сложно представить, что именно у Никона «ученик Феодосия» получил благословение на свой литературный труд.
Наименование в заголовке «Повести временных лет» Печерской обители — «Феодосьевым монастырём» позволяет предположить, что работа над ней была закончена вскоре после перенесения мощей Феодосия в 1090 или 1091 году, в котором его «ученику» выпало играть одну из главных ролей: именно он по просьбе нового игумена Иоанна (1088 — ок. 1103) разыскал точное место захоронения Феодосия и выкопал его останки, перезахороненные с большим почётом, в присутствии четырёх епископов и духовенства из всех окрестных монастырей. К тому времени ему было около сорока лет, и этот возраст тоже хорошо соответствует той немалой опытности, начитанности и умудрённости автора, которые сквозят в каждой строчке «Повести».
Игумен Иоанн явно благоволил «ученику Феодосия» и его литературным трудам. После успеха «Повести» ему поручают составление «летописца». В этом деле у него, несомненно, были предшественники, собиратели хроникальных заметок об истории Печерского монастыря и важнейших событиях в Русской земле. Форма погодных записей могла появиться под влиянием пасхальных таблиц (указывающих дату празднования Пасхи в каждом году), в которых делались краткие летописные отметки [194]. Древнейшей заметкой такого рода, очевидно, является перекочевавшая в сохранившиеся редакции летописи запись под 6508 (1000) годом о смерти Малъфрид — личности настолько загадочной, что невозможно даже с точностью сказать, идёт ли речь о мужчине или женщине. Регулярные записи велись в Печерском монастыре, вероятно, с 1061 года.
Но «ученик Феодосия» коренным образом преобразует жанр летописания. Используя приём новеллистического изложения исторического материала, в совершенстве отточенный им в «Повести временных лет», он выстроил на основе хроникальных записей стройный очерк неполных восьми десятилетий истории Русской земли в XI столетии. Недостаток письменных известий восполнил устными преданиями, рассказами очевидцев, собственными воспоминаниями.
Сохранившиеся погодные записи и созданная к тому времени в Печерском монастыре «борисоглебская» литература о братоубийственной распре сыновей Владимира позволили ему начать рассказ с обстоятельств вокняжения Ярослава в Киеве, подробно остановиться на деятельности своего идейного предтечи — митрополита-«русина» Илариона, истории Печерского монастыря, драматических событиях времени Ярославичей и довести «летописец» до событий 1093 года — смерти последнего Ярославича, князя Всеволода, и вокняжения Святополка. Поставленный им «аминь», подводящий итог всему труду, видел ещё Татищев в одном из утраченных ныне летописных списков [195].
Летопись «ученика Феодосия» была далека от бесстрастного повествования. От первой до последней страницы её пронизывал призыв к братскому согласию и любви, оттенённый неоднократными напоминаниями о казнях Божьих — гладе, море, природных бедствиях, междоусобном кровопролитье, нашествиях «поганых», — посылаемых для исправления людского своеволия, неразумия и пороков [196].
В 1096 году он вместе с печерской братией пережил разорение обители половцами. Орда хана Боняка прокралась к Киеву никем не замеченная и ранним утром 20 июля буквально выросла из-под земли у городских стен. Городская стража едва успела захлопнуть Золотые ворота перед самыми мордами половецких лошадей. Половцы сожгли посады и ограбили окрестные монастыри: «И пришли к монастырю Печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили два стяга перед вратами монастырскими, а мы бежали задами монастыря, а другие взбежали на хоры. Безбожные же сыны Измаиловы вырубили ворота монастырские и разошлись по кельям, высекая двери, и вынося всё, что находили в кельях; и затем подожгли дом святой владычицы Богородицы, и пришли к церкви, и зажгли двери на южной стороне, и вторые — на северной. И, ворвавшись в притвор у гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш».
Как были спасены «Повесть временных лет» и летопись, и были ли они вообще спасены или погибли в огне пожара, а позднее восстановлены автором по памяти, в новой редакции, мы ничего не знаем. Достоверно известно лишь то, что «ученик Феодосия» возобновил свою работу над «летописцем» в начале XII века. Это явствует из его записи, помещённой под 1106 годом: «В тот же год преставился Ян, старец добрый, прожив девяносто лет, в старости маститой; жил по закону Божию, не хуже был первых праведников. От него же и я много рассказов слышал, которые и записал в летописаньи этом».
В 1114 году он по каким-то делам побывал в Ладоге, которая тогда «обновилась» каменными стенами. Здесь он помимо прочего обзавёлся первой известной на Руси археологической коллекцией: «А когда пришёл я в Ладогу, поведали мне ладожане, как здесь бывает: когда приходит туча великая, находят дети наши глазки стеклянные, и малые, и великие, проверченные, а другие подле Волхова берут, которые выплёскивает вода. От них же взял более ста, а все разные».
Речь идёт о хорошо известных археологам стеклянных бусинах, которые производились в Ладоге с конца VIII века. Ливни и речная вода вымывали их с берега Волхова из древних культурных слоёв.
К этому времени, по всей видимости, можно приурочить знакомство «ученика Феодосия» с преданием о призвании Рюрика, уже пустившем корни на новгородском севере. Упоминание в нём некоей балтийской «руси» заставило его задуматься о связи этой «руси» с его родной Русской землёй в Среднем Поднепровье. В результате «Повесть временных лет» подверглась значительной переработке. Вместе с Рюриком тогда же в неё попали и «варяги», в позднем значении этого термина.
Судя по многим местам летописи, «ученик
