Из множества отвратительных журналистов, выведенных в “Последних днях”, самое сильное впечатление производит военная корреспондентка Алиса Шалек. Страдания солдат всего лишь прибавляют ее статьям “красок”. Война для нее ничем не отличается от театральных постановок, рецензии на которые она писала в мирное время. Фронт она называет “первоклассным спектаклем”, а у офицеров берет интервью, как будто они звезды сцены, — ее любимый вопрос: “Что вы чувствовали?” Задолго до Хемингуэя она сама стреляет из пушки — и находит “интересным”, что противник (как ее и предупреждали) отвечает на выстрел огнем. Краус последовательно демонстрирует, как газетный язык искажает реальность. Вот “многотысячные патриотические массы” (пьяницы угрожают иностранцам), вот “Вена с истинным мужеством… далеким от слабости и самоуверенности… выслушивает роковое решение” (пьяницы опять угрожают иностранцам), вот “вождь нашей доблестной армии делает важное заявление” (престарелый генерал что-то бубнит), “солдат отпускают с работы” (работодатели заставляют мужчин идти в армию). Что еще хуже, этот язык заразен. Его перенимают все — от военных властей до детей (см. выше). Маленькая девочка отказывается играть с друзьями, потому что только английские неженки могут развлекаться, а настоящие немцы только работают. Ее восхищенная мама думает написать об этих “золотых словах” в Berliner Abendzeitung.
По мнению Крауса, все это не следует считать последствиями войны. Напротив, он полагал, что война стала следствием порожденной массовой прессой бедности воображения. Он писал:
Газетный репортер за десятилетия работы обеднил наше воображение настолько, что мы стали способны воевать на уничтожение сами с собой. Безграничная эффективность его инструментария лишила нас способности самостоятельно получать и усваивать опыт, и теперь он может внушать нам отвагу перед лицом смерти, чтобы мы рвались в битву… Его злоупотребление словами лишь прикрывает злоупотребление жизнями {1314}.
Таким образом, причиной войны становится “ментальная вивисекция”, которую человечество проделало над собой с помощью прессы. В своей статье “В наше великое время” Краус доказывает, что “слова не только порождаются делами, но и порождают дела” и поэтому “если газета публикует ложь о чьих-то зверствах, результатом этого станут настоящие зверства”. В “Последних днях” он говорит о том же самом:
Загоревшаяся бумага поджигает весь мир. Газетные страницы разжигают мировой пожар… Могла ли начаться война, если бы не было прессы? И могла ли она продолжаться без прессы?
При этом пресса действует исключительно в собственных интересах. Как говорит один из журналистов у Крауса, “нужно разжигать аппетит публики и к войне, и к газетам — одно неотделимо от другого”. Толпы восхваляют “Австрию, Германию и Neue Freie Presse”. “Это наши?” — спрашивает один репортер на передовой другого. “Вы спрашиваете, журналисты ли это?” — отвечает тот. Единственный “интернационал”, который выигрывает от войны, замечает “Ворчун” — альтер-эго Крауса, — это “интернационал чернил и бумаги” {1315}.
Подобный ход мысли не может не найти отклика у современного читателя, знакомого с такими позднейшими авторами, как Вальтер Беньямин, Маршалл Маклюэн и Жан Бодрийяр. Как минимум знакомство с идеями Крауса полезно для того, чтобы понять, что не следует считать власть медиа и пристрастие прессы к войнам чем-то радикально новым. Но был ли Краус прав? Его построения подразумевают, что война увеличила тиражи — и прибыли — газет. И в самом деле, владельца Neue Freie Presse Морица Бенедикта он называл “человеком, сидящим за кассой истории” {1316}. Между тем, хотя о военной пропаганде было написано немало, до сих пор никто не пытался оценить воздействие войны на тиражи и прибыльность европейской прессы.
Рисунок 11. Тираж газеты Daily Mail (1914–1918 гг.)
источник: Grьnbeck, Presse, vol. I, p. 150.
На первый взгляд, утверждения Крауса имеют определенный смысл. Есть все основания полагать, что война, действительно, увеличила продажи газет. Тираж Daily Mail, составлявший до войны 946 000 экземпляров, стал в первые недели августа почти полуторамиллионным и до июня 1916 года оставался на уровне 1,4 миллиона. Даже в конце войны он не снизился до довоенных цифр (см. рис. 11).
У одной из вечерних газет 3 августа 1914 года тираж подскочил на 144 %. Когда 16 декабря стало известно о первом набеге германского флота на восточное побережье Британии, он вырос еще сильнее. 4 августа 1914 года было продано 278 тысяч экземпляров Times, а в следующем месяце ее продажи дошли до 318 тысяч. У Evening News во второй половине 1914 года было почти 900 тысяч читателей. Daily Express за время войны почти удвоила свой тираж, а John Bull Горацио Боттомли расходился к концу 1918 года двумя миллионами экземпляров. Больше тиражи были только у новой Sunday Pictorial и у News of the World.
Во Франции аналогичный бум пережила Le Matin. В Германии тираж Berliner Tageblatt, составлявший в 1913 году 220 тысяч экземпляров, вырос к 1918 году до 300 тысяч {1317}. Между 1913 и 1918 годами совокупные тиражи германских газет увеличились почти на 70 % {1318}. Выборка из семи газет, данные по которым доступны, показывает, что, по-видимому, в Германии в военное время стали намного больше читать прессу (см. табл. 20).
Таблица 20. Тираж некоторых немецких газет (тыс. экз.), 1913–1918 гг.
Источник: Heenemann, Auflagenhцhe, pp. 70–86.
В выигрыше оказалась и пресса нейтральных стран — тираж Neue Zürcher Zeitung удвоился, а тираж New York Times еще до вступления США в войну стал больше на 48 % {1319}. Таким образом, не вызывает сомнений, что война помогала газетам наращивать продажи — как и предсказывал Нортклифф. То же самое относится и к кинематографу. До войны в Германии был всего один хроникальный киножурнал, к сентябрю 1914 года их было уже семь. К концу войны количество кинотеатров в Германии увеличилось на 27 %, а количество кинокомпаний возросло с 25 до 130 {1320}.
Однако выводы Крауса нуждаются в уточнении. Как показывают данные по британской прессе, высокие тиражи далеко не всегда удавалось сохранить. В целом Times потеряла за время войны часть читателей. Некоторые другие газеты — например, Telegraph — тоже сначала увеличили тиражи, а потом сократили. При этом популярность многих изданий росла еще до войны. Вдобавок многие газеты не стали в военное время продаваться лучше, а некоторые — в особенности социалистические — лишились части аудитории {1321}. Более того, экономические трудности мешали переходу высокого тиража в высокие прибыли. Выручка от рекламы повсеместно упала. Как и другие отрасли сектора услуг, напрямую не связанные с производством оружия, газетная отрасль потеряла заметную часть квалифицированной рабочей силы. Наконец, особенно сильно ударили по ней нехватка бумаги и общая инфляция цен, вызванная войной. В Англии в 1918 году было введено нормирование бумаги, уменьшившее ее лимиты для прессы на 50 %, хотя газеты уже давно уменьшили количество страниц из-за снизившейся рекламной выручки {1322}. Во Франции ежедневные газеты с августа 1914 года должны были ограничиваться двумя листами. Позднее для определенных дней недели планка была поднята до шести листов, однако в 1917 году физическая нехватка бумаги ограничила размер газет в течение пяти дней в неделю четырьмя листами {1323}. В Германии газетная бумага нормировалась уже с апреля 1916 года. Соответственно, издателям пришлось уменьшать количество страниц: к 1916 году основные берлинские издания стали в два раза тоньше, чем до войны {1324}. К тому же газетная бумага продолжала повсеместно дорожать. Во Франции ее цена увеличилась более чем в пять раз, и даже в Соединенных Штатах она выросла на 75 % {1325}. Чернила и прочие расходные материалы также подорожали — в Германии за время войны цены на них выросли почти вчетверо {1326}. Однако с учетом того, что размер газет уменьшался, их цену трудно было поднимать сообразно ценам на газетную бумагу и чернила, не теряя при этом читателей. Номер Times стоил в марте 1914 года 1 пенни, в ноябре 1916 года — 1,5 пенни, а в марте 1917 года — 2 пенни. Наконец, в марте 1918 года он подорожал до 3 пенни. Нортклифф также был вынужден поднять цену номера Mail вдвое. В результате тиражи падали. Впрочем, это было нормой по всей Европе. Большинство британских газет удвоили за время войны цену за номер {1327}. Всем французским газетам было приказано это сделать в сентябре 1917 года {1328}. В Германии 88 % газет также удвоили цену к 1918 году {1329}. То же самое относится и к нейтральной Швейцарии {1330}. В связи с этим даже популярные газеты, привлекавшие новых читателей, несли финансовый ущерб. Прибыли Le Matin резко упали в 1914–1915 годах и вернулись к довоенному уровню лишь в 1918 году — причем, если делать поправку на инфляцию, это восстановление оказывается иллюзорным {1331}.
