со скоростью, прямо пропорциональной интенсивности их контактов с европейцами».
Четверть века спустя после появления лоялистов в Нью-Брансуике его ландшафт все еще хранил следы первозданности. К 1810 г. леса были сведены всего лишь на 0,25 % территории колонии, составлявшей 28 тыс. кв. миль. На некоторых фермах деревья истреблялись кольцеванием: вокруг всего ствола срезалось широкое «кольцо» коры. Хотя такие деревья могли простоять еще не один год, листвы на них не было и под ними можно было что-нибудь выращивать. Однако сразу было выгоднее валить деревья, сжигать кустарник, распиливать древесину до пригодных для строительства размеров, на дрова или сжигать ее. Такая расчистка, отмечал Габбинс, «требовала колоссального труда» и тем не менее «пни и корни все еще оставались, уродовали землю и в течение многих лет не давали возможности пользоваться плугом…» Во время своих поездок Габбинс постоянно видел участки земли, покрытые обгорелыми и поваленными деревьями; поля, разделенные изгородями, которые «сделаны либо из тонких деревьев, либо из более толстых стволов, расщепленных на лаги; эти ограды извиваются змейкой». Типичным был также вид домов и амбаров на фоне стены леса.
Габбинс был потрясен и степенью изолированности жизни в колониях. В Шедиаке его с любопытством приветствовали акадийские женщины, «полностью одетые по моде, которая существовала в Нормандии примерно век тому назад». Дальше к северу он с удивлением столкнулся с акадийскими рыбаками, «даже не слышавшими о Бонапарте или о войне с Францией». И Габбинс не мог забыть ни то любопытство, с каким хозяин дома, у которого он остановился на реке Мирамиши, просматривал «несколько старых лондонских газет» из его багажа, ни неоднократно повторенное им при этом восклицание: «Какая суета, мне кажется, творится в этом мире!». Небрежное и произвольное применение провинциальных законов местными судьями по сравнению со строгостью столичных блюстителей закона во Фредериктоне вызывало более серьезное беспокойство, как и низкое качество медицинской помощи в провинции. Один бессовестный шарлатан, утверждал Габбинс, «прописал кайенский перец в больших дозах как лекарство при лечении легочных болезней»; другие лекари по своему невежеству «безнаказанно совершали убийства». Еще резче Габбинс выступал против распространения евангелических учений в тех сельских районах Нью-Брансуика, где не имелось англиканских храмов. Будучи англиканином по вероисповеданию, он не имел достаточно времени для общения с «отъявленными фанатиками», распространявшими «свои зловредные доктрины» среди народа. «Падение морали» не должно было казаться удивительным там, мрачно заключал он, где новообращенные верят, что их души безгрешны, где проповедники «Нового Света» (New Light) [234] провозглашали, что «средоточие греха лишь сердце человека».
В целом Габбинс считал жителей Нью-Брансуика сильно американизированными как по образу жизни, так и по настроению. Британские традиции — «в религии, опрятности, бережливости, хозяйственности <…> [и] кулинарии» почти не сохранились в колонии даже среди прямых потомков англичан. Бедных «не учат уважать богатых, как в Европе». Что еще хуже, слуги настаивают на своем праве обедать «вместе с хозяином и хозяйкой, которых они называют “мистер” или “миссис”». А хуже всего, полагал Габбинс, — это отсутствие в американских детях «привязанности» к своим родителям. Этот недостаток, по его убеждению, был присущ англоговорящей молодежи Нью-Брансуика. И, как ни парадоксально, среди акадийцев, которых официальные круги все еще подозревали в нелояльности Британии, было гораздо больше почтительности и порядка, столь любезных сердцу Габбинса, чем среди обычных колонистов-англичан Нью-Брансуика. «Их отношение к своим родителями и друзьям, равно как и к тем, кто по положению выше их, и даже к чужакам, — подчеркнул он, — особенно заметно контрастировало с невежественной самодостаточностью простолюдина английского происхождения».
Габбинс пришел к выводу, что причины всего этого кроются в условиях жизни в Нью-Брансуике. Поскольку нерасчищенные земли здесь были дешевы, вновь прибывающие люди быстро перемещались на эти отдаленные, изолированные территории, где земли были легкодоступны. Там их ожидали и «одиночество, и очень большие трудности». Семьи, у которых не было денег или которые не имели возможность купить многие необходимые товары и утварь, «понемногу [должны были] делать все сами, чтобы обеспечить средства к существованию». Фермеры становились «ткачами, красильщиками, портными, сапожниками и плотниками». Неопытность усугубляла вызов, с которым они столкнулись, и многие скатывались «очень быстро на уровень варварства». В лучшем случае их «обучение преодолевать трудности» приводило к тому, что «они отвыкали от привычек, присущих им на родине». Из-за малого числа наемных работников и их дороговизны даже офицеры и люди благородного происхождения были вынуждены «испытывать все тяготы земледельческого труда». Лишь немногие из поместий богатых лоялистов продолжали процветать в XIX в. В этой стране, писал Габбинс, «богатство родителей составляют дети, и вдовы с большой семьей считаются состоянием».
Многое из этого Габбинс осуждал. Он, например, утверждал, что бесконечная рутина сельскохозяйственной работы, с которой сталкивался почти каждый, не дает людям возможности получить образование и приводит к тому, что молодежь колонии «определенно уступает своим родителям во всем, что относится к манерам и к поведению в хорошем обществе». Даже старшее поколение представлялось ему небезупречным. Нагляднее всего его недостатки проявлялись на заседаниях ассамблеи, члены которой часто оказывались «бедными и невежественными». Он заявлял, что собственное жалованье депутатов было «величайшей целью их амбиций» и при обсуждении вопросов на заседаниях палаты «они чаще озабочены личными интересами и собственной популярностью, нежели <…> общественным благом».
Впрочем, даже Габбинс посчитал многое в обществе Нью-Брансуика достойным восхищения, хотя на этот счет он высказывался менее прямолинейно. Здесь «практически неизвестны» грабежи, люди оказывают щедрую помощь тем, кто стал жертвой несчастья. Поселенцы собираются в «компании» для совместной работы (в Верхней Канаде они назывались «пчелами»), чтобы помочь вновь прибывшим построить себе дома и начать расчистку земли. При этом они работают только за еду и выпивку, что порождает чувство коллективизма и понимание того, что помощь должна быть взаимной. Заработки были относительно высокими. Даже самые слабые и пожилые могли заработать себе на жизнь. И хотя английские промышленные товары здесь стоили в два раза дороже, чем в Британии, а врачи из Фредериктона подчас «испытывали затруднения с доставкой домой <…> [своих] гонораров, полученных в виде сена, соленой рыбы или свинины», торговля лесом быстро оживила местный рынок, способствуя «общему улучшению внешнего вида крестьян, равно как и повышению комфорта в их жилищах, увеличению поголовья и улучшению породы их скота». Размышляя о населении провинции в целом, Габбинс видел, что «все необходимое для жизни <…> выращивалось на собственных фермах, а часть предметов роскоши приобреталась за счет продажи древесины».
Города, где «все кружится и искрится»
До 1840 г. в городах и городках Британской Северной Америки проживало относительно немного людей. Городское население составляло ⅙
