с бунтовщиками; В) заключить с Москвой оборонительный союз.
Но „человек, посредством которого покарал их Pan Bog*, сделал эти меры не
действительными заблаговременно. Литовский канцлер говорит, что Кисель ненавидел
князя Вишневецкого. Он и должен был ненавидеть воина и патриота, в глазах которого
его таланты были глупостью, его миротворные подвиги—трусливостью; а ненавидя, он
всячески противодействовал фельдмаршальству того, кто его любовь к отечеству
лишил бы вожделенного памятника. Гетманская булава очутилась на время в руках, её
достойных, только тогда, когда Кисель, в своем, как он жаловался, „калечестве* (то
есть подагре) бежал (по его словам), не зная куда, потерявши все свои худобы
(владения) и не имея нигде угла, а в обозе лшпась и последнего имущества. Теперь ему
надобно было тата или иначе „вырвать у Геркулеса палицу*, — и Кисель, вопреки
античной пословице, совершил этот подвиг, приспешив избрание короля и затормазив
избрание гетмана. Неспособный же к своему делу король помог бессмысленному
миротворцу, и доказал, как демонски умен был губитель Шляхетского Народа, бросая
па сеймовые весы свой меч в пользу его избрания.
И Б 6 заседании (12 октября) опять был поднят вопрос о томъ* как собрать
рассеянное войско, как создать артиллерию. По мнению некоторых, всего лучше было
бы вверить это дело князю Вишневецкому, „чтоб орудовала всем одна голова*. Но
другие заняли внимание законодателей более важным для них предметом, чтобы не
осуждали князя Заславского, не выслушав дела (иеЪу go ШЄИ kiondemnowano inaudita
causa).
Длйя спасения отечества, сеймующие паны делали разные пожертвования, кто
деньгами, кто вооруженными людьми. Канцлер Оссолинский ирошведьтии весьма
разумно, что кто желает подавать полезные советы в Республике (kto chce salubre
dadconsilia in RepuMica), тому необходира:©знать настоящее положение Республики и
положение неприятеля. После того исчислил оп опаснейшие случаи в прошедшем и
указал на 1621 год, когда, после Цецорской катастрофы,
т. и.
39
306
.
краковский воевода, Ян Тепчинский, пособил общей беде. Так и теперь советовал
Оссолинский послать кого-нибудь из боевой шляхты с каким-нибудь полком для
разведок о положении неприятеля. В состав полка предлагал он собственную
ассистенцию в числе 600 жолнеров. „Но это были только слова* (заметил грустно в
своем дневнике князь Радивил): „ничто не было приведено в исполнение*.
Все надежды лучших людей (которых печальный удел составляет их всегдашнее
меньшинство), людей, возбуждавших самодеятельность в обществе, на место
малодушных упований да ожиданий,— все их надежды рушились избранием такого
короля, какой был нужен Хмельницкому.
В том же заседании один из земских послов жаловался на Киселя, что на
конвокации он обещал — или умиротворить неприятеля, или положить свою душу.
„Ничего этого не видимъ* (говорил представитель здравого смысла общественного):
„напротив, из совета умолять Хмельницкого мы видим, что он держит его сторону.
Никогда мы этого не сделаем: только Бога мы должны молить о грехах нашихъ*.
Но Кисель опирался на мнения тех, которые подразумевались в речи одного из
сеймовиков под словами: „все мы находимся в летаргическом сне*, — на тех, кого
разумел князь Радивил, когда писал в своем дневнике: „почти все намеревались бежать
из Варшавы*, да на тех, о которых написал он по окончании сейма: „Такая была
констернация в Варшаве, что когда бы появился хоть один козацкий полк, то наверное
все бы мы рассыпались*. Кисель говорил так убедительно для своих слушателей, что в
сеймовом дневнике записано: „Пан воевода брацлавсвий оправдал себя (<1аи о sobie
juetifikacy№)*.
В 7 заседании (13 октября) „великопольский генералъ* объявил, что, судя по
реляции коммиссаров, он пришел к заключепию (te biorк z niej quintam essentiam), что
Господь Бог не дал военачальникам ни ума, ни мужества (Pan Bуg rady nie daи i serca).
Теперь приводило его в отчаяние то обстоятельство, что в Варшаве не знали о
неприятеле ничего верного. А это значило (замечу от себя), что козаки превосходили
шляхту и уменьем выведывать её тайны,. и способностью скрывать свой собственные;
что козацвия ч&ты были несравненно смелее и искуснее панских; что они театр свой
разбойно-военных действий окружали непроходимою для панских подъез-
.
307
дов цепью, как это было и на Желтых Водах, и после Желтоводского боя.
„Вы согласились вчера* (говорил панам Богуслав Лещинский, раскрывая перед
нами всю несостоятельность панского правительства),—„вы согласились послать
подъезд под неприятеля, да беда в том, что денег нет. Пан подскарбий уехал, не оставив
никого в Скарбе, а на общественный кредит (ad fidem publicam) никто не дает. Уж пе
сложиться ли нам хоть по сотне злотыхъ*?...
Это было знаменитое заседание в том отношении, что, не имея ни денег, ни кредита,
сеймовые паны пришли к единодушному решению: „отдать булаву над войском киязю
Вишневецкому*. Так записал в своем дневнике литовский канцлер; и в сеймовом
дневнике читаем: „Его милость ксендз примас опубликовал Князя Иеремию
гетманомъ*.
То был великий момент в жизни Шляхетского Народа. Князь Вишневецкий,
рожденный для диктатуры пли для самодержавной власти, создал бы этому
несчастному народу н кредит, и войско. Судьба Народа Казацкого была бы тогда
другая, а с нею и судьба европейского Севера,—другая в лучшем, или в худшем
смысле, но только не было бы такого человекоистребления н такого зверства, с каким
оно совершалось этими двумя оригинальными республиками в течение 120
доследующих лет.
Спасение польскорусских культурников, каковы б они ни были, представлялось
возможным, и многие благородные сердца трепетали радостными надеждами. Но
Кисель (пишет литовский канцлер) гщ5навидел князя, Вишневецкого, и хотела
разрушить общее с^ласие, говоря: я$о сенатор, по долгу* моей, присяги, обязана
предосте
речь .Речь Досцодитую, что его избрала гетманом только одна тысяча жолнеров.
Если это избрание будет утверждено, то все. будут очень обижены, (wielkie wszystkim
stanic siк praejudicium). Притом же нам гораздо нужнее избрать короля, нежели гетмана,
так как, при недостатке войска*... Но тут поднялся крик и заглушил его речь,. Киселя
забросали сарказмами (haniebnie szczypi№c wojewodк bielawskiego), и тем заседание
кончилось.
. На другой день, в заседании 8 (14 октября), ,бщдо пдолучецо письма князя*
Вишневецкого о том, что, не желая быть заткнутым во Львове, он отступил с горстью
своего войска к Замостыо, и намерен там собирать войско*. . Это произвело некоторое
движение в среде подьскдх законодателей; но, по сдовам сеймоваш’ дневника,
врОмягц^
безполезных толках, „материю клали на
308
*
материю*, и не приходили ни к какому концу. (В Варшаве не было другой Катерины
Слонёвской, а она прославила бы свой пол несравненно больше первой). Наконец
остановились па вопросе: которые хоругви преступнее: те ди, которые бежали с поля
битвы, или те, которые до сих пор не двигались из своих леж и угпетают местных
жителей? Но от этого предмета отвлек их крик, НТО паны грузят уже возы да шкуны, с
тем чтоб уходить из Варшавы, предавши прочих иа мясные лавки (па miкsne jatki
wydawszy). „Клянусь Богомъ* (кричал один из земских послов), „мы с братьей
перебьем их за это*! Со стороны других послов раздались крики против ротмистров,
которые, получив от Речи Посполитої деньги, не идут в войско, а люди их тут же, под
Варшавой, грабят, дерут, разбойничают. „Не для того ли они стоят здесь* (говорили
послы), „чтобы свободную шляхту лишить свободных голосов при избрании короля?
Но сперва мы положим кого-нибудь трупом, или ляжем сами, нежели позволим отнять
у себя драгоценное право**
Крик этот был прерван известием, что Хмельницкий прислал под Люблин Татар,
чтоб они, выжегши окрестности, держали город в блокаде, пока сам он придет с
войском.
Заговорили о посполитом рушении. Некоторые исключали из него свои провинции,
яко подверженные великой опасности. Это заставило панов корить своих собратии
стариною. „Тогда де было не так: тогда польский шляхтич одной рукой держался за
плуг, а другой за саблю. Теперь шляхетское сословие занимается больше браками,
нежели походами*. Одни настаивали на посполитом рушении; другие предлагали
уплатить соответственный налог. Мазуры требовали, чтобы все шли в поход
одновременно: „ато вы сперва вигубите нас, людей убогих, да и заслонитесь нами
