север, верхушка Maaпяева приняла решение провозгласить независимость Эстонии 24 февраля, сообщив миру, что отныне Эстония является «независимой демократической республикой» в рамках своих «исторически и этнически сложившихся границ». Тогда же было заявлено о существовании нового эстонского временного правительства во главе с Константином Пятсом. Для германских вооруженных сил (если они вообще знали об этом) ситуация должна была казаться забавным и любопытным инцидентом.
События в Латвии развивались курсом, параллельным эстонскому, поскольку двух этих регионов коснулись решения российского Временного правительства относительно прибалтийских губерний. В 1916 г. латвийские политические активисты также искали возможности обрести контроль над своей территорией даже несмотря на то, что мнения среди них не совпадали даже по наиболее важным вопросам. Здесь также существовали выраженные консервативный, умеренный и левый лагери: консерваторы полагали, что политическая деятельность латышей должна укладываться в рамки, предложенные российским Временным правительством, умеренные выступали за дальнейшее объединение латышей в единых границах и за создание институтов политической автономии, тогда как левые (также разделившиеся на большевиков и социалистов более умеренного толка) склонялись к тому, чтобы игнорировать все чаяния, связанные с идеей нации, выдвигая вместо нее идею «единства рабочего класса», невзирая на любые национальные границы. Все эти позиции являлись нестабильными и в зависимости от обстоятельств менялись как в восприятии отдельных людей, так и в восприятии целых групп. Что касается Латвии, то здесь сформировать четкую позицию было, пожалуй, даже труднее, чем в Литве или Эстонии: около половины латышских территорий (Курляндия) находились под контролем немецкого оккупационного правительства, а другая половина (Северная Лифляндия) — под властью правительства России. К тому же латыши считали три западных района Витебской губернии — Латгалию — частью латышского «этнографического региона»; ситуация усугублялась еще и тем, что почти четверть латышского населения находилась на тот момент на положении беженцев, временно оказавшихся вдали от дома.
Тем не менее решение о реорганизации прибалтийских губерний, принятое российским правительством в марте 1917 г., было воспринято большинством латышских политиков как шаг вперед — как и назначение комиссаром Латвии латыша, бывшего депутата Государственной Думы Андрейса Красткалнса (1868–1939). Однако вопрос об объединении пришлось на время отложить — Временное правительство не могло реорганизовать территорию, которую не контролировало (Курляндию), и колебалось в отношении «латгальского вопроса». Одно дело — пересмотреть внутренние границы, чтобы создать Эстонию, и совсем другое — отобрать значительную часть у Витебской губернии, чтобы объединить латышей.
Летом 1917 г. политически активные латыши начали готовиться к муниципальным выборам в Лифляндии. В данный период в политически сознательной части общества предсказуемо возросла популярность левых взглядов, поскольку большевики предлагали ясную программу действий: покончить с войной, передать власть местным выборным органам власти (Советам) и провести земельную реформу. Эти мотивы появились даже в размышлениях тех, кто не стремился ни к какой «диктатуре пролетариата». Политики, выступавшие за сочетание политической либерализации и национального объединения, напротив, имели самые различные точки зрения по поводу того, что должно представлять собой будущее правительство Латвии. Политические организации формировались вокруг таких идей, как республика, национальная демократия (в умеренном и радикальном вариантах), независимость и решение аграрного вопроса; некоторые партии апеллировали к национальным меньшинствам (таким, как евреи и немцы). В указанный период наиболее крупной партией, не относившейся к категории левых, был Латвийский крестьянский союз, основанный в мае 1912 г. По результатам августовских выборов социал-демократы (умеренные социалисты) получили в Риге 49 из 120 депутатских мест, оставив далеко позади немцев и радикальных левых (19 и 18 мест соответственно). Так называемые буржуазные партии значительно уступали этим трем, хотя также смогли выдвинуть своих депутатов. В других городах социал-демократы были менее успешны. Когда в августе 1917 г. немецкая армия начала продвижение на север, взяв Ригу, и затем, после краткого периода относительного бездействия, к началу марта 1918 г. оккупировала остальные прибалтийские земли, латышские политические объединения снова оказались ввергнутыми в хаос. К этому времени (ноябрь 1917 г.) большевики захватили власть в Петрограде, и многим латышам, особенно входившим в состав частей латышских стрелков, показалось, что они единственная организованная сила, способная осуществить радикальные перемены. Однако политические деятели, не разделявшие большевистских идей, летом 1918 г. также прошли этап радикализации, отказавшись от прежних неясных представлений о культурной автономии в пользу идеи полной независимости Латвии. После серии встреч, созванных с целью достижения консенсуса, главные латвийские партии (за исключением большевиков) 18 ноября собрались в оккупированной немцами Риге и провозгласили образование «демократической республики» Латвии под властью временного правительства, которое возглавил Карлис Ульманис, лидер «Крестьянского союза». Так к концу 1918 г. в неблагоприятных обстоятельствах была провозглашена независимость трех крупнейших национальных групп Балтийского побережья, и состоялось рождение трех новых национальных государств; вопрос состоял лишь в том, будут ли эти государства жизнеспособными.
Три декларации независимости 1918 г. — эстонская, латышская и литовская — казались окончательным воплощением чаяний этих народов, но были в достаточной степени оторваны от событий, происходивших как на побережье Балтики, так и в целом в Европе. Однако в общем контексте они являлись воплощением надежд на то, что дальнейшее развитие событий окажется полезным для решения национальных вопросов. Немецкая армия присутствовала на тот момент по всему побережью, и подписание Брест-Литовского мирного соглашения между Центральными державами и Россией в марте 1918 г. не изменило ситуации. Несмотря на то что большевистское правительство Петрограда готово было отказаться от западных приграничных земель, большевизм казался исчерпавшим свои ресурсы. Те, кто оставался лояльным ему, продолжали лелеять надежду, что снова смогут воссоединиться с большевистской Россией. Страны Антанты подписали в ноябре 1918 г. перемирие с Центральными державами, но пока было неясно, что это событие означало для Балтийского побережья; западные супердержавы, казалось, не возражали против того, чтобы позволить немецким войскам оставаться здесь в качестве буфера против дальнейшего распространения большевизма на Запад. Политические группы, выступавшие за независимость Эстонии, Латвии и Литвы, были предоставлены сами себе; их неудачи не влияли на исход войны. Более того, сторонникам независимости приходилось испытывать сильное давление, когда они пытались доказать, что их действия отражают чаяния народа, то есть, иными словами, что за ними стоят все эстонцы, латыши и литовцы. В то же время декларации независимости стали не просто результатом сбывшихся надежд крошечных групп политических активистов; присоединившиеся к этим декларациям считали, что воплощали надежды — возможно, недостаточно выраженные — тех, кто доверился им. Понимание «воли народа» было нелегким, если не невозможным делом на протяжении 1918 г., и то, насколько «глашатаи независимости» могли правильно ее интерпретировать, зависело от способности «народа» к сплочению вокруг идеи, которую приверженцы независимости воплощали в созданном ими правительстве.
После того как 11 ноября 1918 г. перемирие остановило военные действия на Западном фронте и 18 января
