Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

ГЛАВА XII.

 Поведение армии и сената после смерти Аврелиана. - Царствования Тацита Проба, Кара и его сыновей.

Таково было несчастное положение римских императоров, что, каков бы ни был их образ действий, их участь всегда бы­ла одна и та же. Все равно, проводили ли они жизнь в нас­лаждениях или в трудах на пользу общества, все равно, были ли они взыскательны или снисходительны, беспечны или славны своими подвигами, - их всех одинаково ожидала преждевременная могила и почти каждое царствование оканчивалось одной и той же отвратительной сценой измены и убийства. Впрочем, смерть Аврелиана особенно примеча­тельна по своим необыкновенным последствиям. Легионы были глубоко преданы своему победоносному вождю; они скорбели о его смерти и отомстили за него. Обман коварного секретаря был открыт и наказан. Введенные в заблуждение заговорщики присутствовали на погребении своего оклеветанного государя с раскаянием, которое, по-видимому, было искренне, и подписались под единогласным решением воен­ного сословия, выраженным в следующем послании: "Храб­рые и счастливые армии к римскому сенату и народу. Пре­ступление одного и заблуждение многих лишили нас покой­ного императора Аврелиана. Уважаемые отцы-сенаторы, благоволите причислить его к богам и назначьте ему такого преемника, который, по вашему мнению, достоин императорского звания! Ни один из тех, чья вина или заблуждение были причиною понесенной нами утраты, никогда не будет царствовать над нами". Римских сенаторов вовсе не удиви­ло известие, что еще один император убит в своем лагере; они втайне радовались падению Аврелиана, но, когда в пол­ном собрании сената консул сообщил им содержание скром­ного и почтительного послания легионов, они были приятно удивлены. Памяти своего умершего государя они стали щед­ро расточать все почести, какие только мог вынудить у них страх, а может быть, и чувство уважения; вместе с тем они выразили самую искреннюю признательность верным арми­ям республики, обнаружившим столь правильный взгляд на легальный авторитет сената в вопросе о выборе императора.

Однако, несмотря на столь лестное для сената приглашение, самые осторожные из его членов не захотели ставить свою безопасность и свое достоинство в зависимость от каприза вооруженной толпы. Конечно, сила легионов была залогом их искренности, так как тот, кто может повелевать, редко бывает доведен до необходимости притворяться; но разве можно было ожидать, что внезапное раскаяние уничтожит закоренелые восьмидесятилетние привычки? Если же солда­ты снова вовлеклись бы в привычные для них мятежи, то их дерзость могла бы унизить достоинство сената и оказаться пагубной для предмета его выбора. Эти и другие подобные им мотивы заставили сенат издать декрет, в силу которого избрание нового императора предоставлялось военному сос­ловию.

Возникшее отсюда препирательство представляет одно из самых достоверных и вместе с тем самых невероятных собы­тий в истории человеческого рода. Войска, как будто пресы­тившиеся властью, которой они до тех пор пользовались, снова умоляли сенат возложить императорское звание на од­ного из его членов. Сенат упорствовал в своем отказе, а ар­мия - в своем требовании. Обоюдное предложение было сде­лано и отвергнуто по меньшей мере три раза, а тем време­нем, как настойчивая скромность сената и армии непремен­но хотела получить повелителя от противной стороны, незаметно протекло восемь месяцев: это был приводящий в изумление период спокойной анархии, в течение которого римский мир оставался без монарха, без узурпаторов и без мятежей. Назначенные Аврелианом генералы и должност­ные лица по-прежнему исполняли свои обязанности, и про­консул Азии был единственным из высших сановников, уда­ленным от должности в течение всего междуцарствия.

Подобное, но гораздо менее достоверное событие, как по­лагают, случилось после смерти Ромула, который и по своей жизни, и по своему характеру имел некоторое сходство с Ав­релианом. Престол оставался вакантным в течение двенадцати месяцев, пока не был избран сабинский философ, а тем временем общественное спокойствие охранялось благодаря точно такому же единодушию между различными государст­венными сословиями. Но во времена Нумы и Ромула автори­тет патрициев сдерживал самовластие народа, а в маленькой и добродетельной республике было нетрудно сохранять над­лежащее равновесие между свободными учреждениями. А римское государство уже было не таким, каким было в своем детстве, и его упадок происходил при таких условиях, кото­рые не позволяли ожидать от междуцарствия ни общей по­корности, ни общего единодушия; такой покорности и едино­душию препятствовали и громадность шумной столицы, и огромный объем империи, и раболепное равенство перед де­спотизмом, и армия из четырехсот тысяч наемников, и при­вычка к беспрестанным переворотам. Однако, несмотря на все эти источники беспорядка, воспоминание об Аврелиане и введенная им дисциплина сдерживали и мятежные наклон­ности войск, и пагубное честолюбие их вождей. Цвет легио­нов оставался в своем лагере на берегах Босфора, а развевавшееся над ними императорское знамя внушало страх менее сильным лагерям, расположенным в Риме и в провинциях. Военное сословие, по-видимому, было воодушевлено благо­родным, хотя и преходящим, энтузиазмом, и следует полагать, что кучка истинных патриотов старалась поддержать возрождавшееся согласие между армией и сенатом как един­ственное средство возвратить республике ее прежнее вели­чие и силу.

25 сентября, то есть почти через восемь месяцев после умерщвления Аврелиана, консул созвал сенат и обратил его внимание на шаткое и опасное положение империи. Он слег­ка намекнул на то, что ненадежная верность солдат может каждую минуту поколебаться, так как она зависит от разных случайностей, и с убедительным красноречием указывал на различные опасности, которые могут возникнуть от дальней­шей отсрочки выбора императора. Уже получено известие, говорил он, что германцы перешли через Рейн и овладели несколькими из самых сильных и самых богатых городов Галлии. Честолюбие персидского монарха постоянно держит в страхе Восток; Египет, Африка и Иллирия легко могут сде­латься жертвой внешних или внутренних честолюбцев, а легкомысленные сирийцы всегда готовы предпочесть свято­сти римских законов даже царствование женщины. Затем консул обратился к старшему из сенаторов - Тациту и про­сил его высказать свое мнение по важному вопросу о выборе достойного кандидата для замещения вакантного престола.

Если нам будет дозволено отдать предпочтение личным до­стоинствам пред тем величием, которое зависит от случайно­сти, то мы должны будем признать происхождение Тацита более знатным, чем происхождение царей. Он вел свой род от того историка-философа, сочинения которого будут слу­жить поучением для самых отдаленных поколений человече­ского рода. Сенатору Тациту было в то время семьдесят пять лет. Его продолжительная безупречная жизнь была украшена богатством и почестями. Он был два раза возводим в консульское звание и в пользовании своим большим со­стоянием в 2 или 3 миллиона ф. ст. выказывал вкус и уме­ренность. Опытность, приобретенная им при стольких хоро­ших и дурных императорах в промежуток времени, начинав­шийся с безрассудных выходок Гелиогабала и кончавшийся полезной строгостью Аврелиана, научила его ясно понимать обязанности, опасности и искушения их высокого звания. А из тщательного изучения сочинений своего бессмертного предка он извлек знакомство с римской конституцией и с че­ловеческой натурой. Голос народа уже указывал на Тацита как на такого гражданина, который более всех достоин импе­раторского звания. Когда слух об этом дошел до его сведе­ния, он, из желания уклониться от такой чести, удалился на одну из своих вилл в Кампании. Проведя два месяца в при­ятном уединении в Байях, он подчинился требованию консу­ла, приглашавшего его снова занять свое почетное место в сенате и помочь своими советами республике в столь важном случае.

Он встал, чтобы говорить, когда со всех сторон сената раз­дались возгласы, приветствовавшие его именами Августа и императора: "Тацит Август, да сохранят тебя боги! Мы изби­раем тебя нашим государем и вверяем твоим попечениям республику и весь мир. Прими верховную власть из рук сената. Тебе дают на нее право и твое высокое звание, и твое поведе­ние, и твои нравы". Лишь только стих шум приветствий, Та­цит попытался отклонить опасную честь и выразил свое удивление по поводу того, что в преемники воинственному и энергичному Аврелиану выбирают человека его преклонных лет и удрученного немощами. "Разве эти ноги, отцы-сенаторы, способны выносить тяжесть вооружения или участвовать в лагерных военных упражнениях? Разнообразие климата и лишения военной жизни скоро разрушат слабое здоровье, которое поддерживается только самым внимательным уходом. Мои ослабевшие силы едва ли достаточны для исполнения моих сенаторских обязанностей; насколько же они ока­жутся недостаточными для тяжелых трудов, требуемых вой­ной и государственным управлением? Неужели вы надее­тесь, что легионы будут уважать слабого старика, жизнь ко­торого протекла в спокойствии и в уединении, неужели вы желаете, чтобы я сожалел о благоприятном для меня мнении сената?"