214. Множественность стран русского мира или «русский сионизм»?
— У политических промежутков есть свои обязательные повестки. Характер промежутка диктует нам промежуточную идеологию. Шокирую я тебя или нет, но России нужно что-то вроде русского сионизма. У евреев сионизм — это ведь идеология промежутка, кому религиозная, кому светская, а главное — предельно практичная.
— Она и объединяет, и вдохновляет… и вместе с тем никого не обязывает.
— Всеядность, ограниченная кратким списком ближних государственных задач. Чем русские хуже? Меня все больше занимает русский список первоочередных задач. Повестка самого необходимого для того, чтоб Россия состоялась.
— Если бы от меня зависело, я бы долбил в одну точку — множественности стран русского мира. Что конгениально твоему «русскому сионизму». Конкретизировал, привлекал внимание. И все время напоминал об этом как о русском проекте.
— Для такого нужен слишком глубокий разрыв с обычаями централизма еще на старте, а это добавочный риск. Перевод твоего философского концепта многоцивилизованности русского мира в регистр текущих задач довольно труден.
— Согласен. Критерии, логика, иерархия… Да, нелегко, конечно.
— Но мне это подсказывает, как двигаться дальше.
215. Россия-диаспора. Ксения Мяло и Зеев Жаботинский. Надо ли жить метеком
— Если новая европейская цивилизация в ее фазе критического самопреодоления обрела практическую реальность, то и Россия нашла способ обнаружения себя в Мире. Стало возможным сдвинуть с места цивилизацию, иначе обреченную на непреодолимый циклизм. За все это расплачивались окольными блужданиями и катастрофичными корректировками. Там, где кресты пересеклись, возник контур «цивилизации Россия». Обреченная оставаться прелюдией Европы и вскоре пропасть, она открыла ресурс самоудержания, надолго застряв в промежуточной роли. Но перестав быть европейской прелюдией, Россия становилась чем-то уже совершенно иным.
— Но Россия более не субъект. «Россия страдала», «Россия пыталась» — все это лишено смысла. 1991–1993 годы — достаточное основание запретить обороты речи, предполагающие, будто Россия еще что-то решает. Мы не решали ничего, хоть могли. Оказалось, что Россия была Россией в еще более несовместимых смыслах, чем Франция. Мы не дали ей стать суверенным субъектом — и нет смысла впредь говорить о «России».
— Ну почему? В пределах Российской империи Россия — субъект. Я имею в виду нетождественные, но взаимно пересекающиеся аспекты вступления в новое состояние — да, оно не состоялось. Но люди, которые в рамках нашего пространства все это делали, — люди не фикция!
Каждая из цивилизаций в той или иной степени катастрофична и гибельна. Свойство человеческого существования — протекать в виде смены типов гибельного развития. Всю историю цивилизаций нетрудно представить эволюцией гибельности. У этого не меньше оснований, чем представлять ее эволюцией прогресса или степеней свободы.
— Мы и находимся в ситуации реального выбора гибельности. Но может быть, сперва восстановим утраченное, а потом станем решать дальнейшие проблемы?
Давай рассуждать, как Жаботинский[52]: евреи вечно спорят об идеях, и как только восстановим Израиль, говорил Жаботинский, мы немедленно начнем дебаты по всем позициям. Но до восстановления ничто из этого нас не интересует. Капиталистическое или коммунистическое государство строить, когда нет никакого, — все это нас не касается. Нужна своя страна, и только внутри нее дискуссии получат смысл. Не пора ли и русским так рассуждать о России?
— Я понимаю тебя. Но для Жаботинского выбор еврея был в том, чтобы создать государство или быть обреченными на вечную угрозу истребления.
— Русские в нынешней России так же в диаспоре и так же перед вечной угрозой. РФ не государство русских, это ясно. Когда Ксения Мяло[53] говорит «мы метеки», она права, хоть я с ней спорю, — мы вправду метеки. В конце концов и я готов стать метеком. Но только пусть помнят, что метеки опасны.
— Между прочим, этим ты не сделал никому одолжения. Твоя позиция заслуживает обсуждения. Если Мяло говорит, что мы только метеки, а ты говоришь: я готов жить в качестве метека, то эта позиция заслуживает быть выслушанной.
— Да, но затем и у меня спросят — где твой полис, метек? Я не готов ждать мессию, который восстановит мое государство. Я хочу самоопределиться по отношению к России.
— Я понимаю. Тут опять возникает спор, состоящий в том, в каком смысле можно говорить о советских людях как о русских?
— О, это весьма упростит вопрос.
— Я бы сказал, несколько дисциплинирует. Я не ответ тебе зашифровал в виде вопроса — я действительно ставлю такой вопрос. Русские стали русскими в силу того, как собралось пространство России в мировом процессе. Они являются русскими либо в качестве подданных державы, либо в качестве субъектов русских цивилизаций — выбирай.
— Но вторые не состоялись и остались в потенции. Реально русские определились внутри миродержавия. Пушкина не было в рамках вариантных русских цивилизаций, он жил и умер в Российской империи и немыслим вне ее. Не бывало новгородского или кубанского Пушкина.
— Это правильно, но на Пушкине не все кончено. Я говорю о русских же цивилизациях. Об урало-сибирской, северной…
216. Новгородский осколок Руси, не ставший Россией: рукодельщина. «Единая и неделимая» Россия — русофобская идея. Россия — страна стран
— Был в Новгороде, бродил по нему и не мог понять тайну и прелесть новгородских церквей. Девушка из музея меня приютила, а рядом церковь в Кожевниках. Утро, солнце стояло, и до чего же церковь была красива. Я говорю хозяйке — удивительно, но как это сделано? Она и говорит — у нас это зовут «рукодельщина»!
Зодчие были вольные люди, свободные. Основной каркас ставили простой лепки. Углы, ребра здания — все нарочито грубо. Поднимается к небу барабан — и лишь тогда резьбой на него накладывают ажур; это изящество, где каждая деталька светится, будто над ней годами трудились.
Контраст грубой первопостройки с ажуром и образует эту — ах, до чего прекрасное слово! — новгородскую рукодельщину. Остаток чего-то русского, который не стал и не станет российским.
— Это прекрасно, но я из той русской культуры, которая не была ни этнической, ни земской.
— Та культура была вселенски-державной. Но кроме нее была культура текущей жизнедеятельности. Эта культура повседневности сложно соотносилась с имперской культурой.
— А почему бы не попытаться связать империю с повседневностью людей заново? Почему нет? Русскими я признаю только людей, у которых стоят на полках книги русских писателей в том — имперском, от XIX века, смысле слова. Тех, кто несут книги Чехова, Тургенева, Ленина к мусоркам, как вижу в каждом московском подъезде, я их русскими не считаю.
— И в тебе та же ярость, эта клокочущая сегодня пена ненависти. Противоборствуя, раскалываясь, сея кругом себя ненависть, мы только возвращаем себя к социуму власти.
Дело не в названии. Назовется Россия федерацией или конфедерацией — что нам бояться названий? Дело в том, что мы страна стран, и нельзя это делать в обход русских. А «единая и неделимая» сегодня псевдорусская идея! Стоящий за единую и неделимую сегодня, в сущности, политический русофоб. Один из самых опасных врагов будущей России, ее возрождения как уникального планетарного тела. Все еще возможного.
— За «русофоба» спасибо, только есть еще и страна. Московский центр для меня не догма, а центр коммуникаций, как электрощит. Отключил — и страны нет.
— Нужно прямо признать парадоксальную вещь: Россия не была страной. Она была встречей и конфликтом протостран. Русь была протостраной, был Новгород, были иные протостраны… Потому что страна — это общество и государство, а тут власть, притязающая на все, исключила место для общества и для нации. И явилась в страшном феномене социума власти.
Мы страна стран, как родословная и как потенция. Россия либо страна стран, в том числе русских стран, либо «социум власти», антирусский в принципе.
Обычная страна — это непреложность. Это оптимальное пространство неповторимой человеческой жизни. Где людям просторно и в поле их зрения остаются условия и плоды их жизнедеятельности. Они могут обнять взглядом это пространство, могут в нем породниться, не тесня и не мешая друг другу. Страна в таком смысле для русских крайне нужна, но пока что мы ее не имеем. Русские страны — вот ключ ко всему. Ничего не решим, даже пойдя навстречу регионам и автономиям, даже если не станем отвечать танками на каждое превышение воли на местах — мы не решим проблемы.
