31
был единственным способом открыть ее; козацкиии же поход откладывает он до
совещаний с коронным гетманом.
Все внимание короля, повидимому, было сосредоточено на Москве. Сведав, что хан
получил дозволение вторгнуться в её пределы, немедленно уведомил он о том царя, а
брацлавский каштелянСтемпковскии, королевский посол при царе, заключил с ним
оборонительный союз, которым король обязался, по первому известию от московских
воевод о вторжении Татар, выслать войска свои на помощь Москве, чтб для неё было
бы важной услугою в тогдашних обстоятельствах.
Ислам-Гирей, успокоив мятежи в Крыму, отправил в декабре 1645 года в Московию
30.000 отборной Орды, под предводительством брата своего, Нурадин-султана (второго
соправителя), „чтоб он поздравил нового цара“. Нурадин побил, как было слышно,
московских воевод в Рыльском уезде, разбил царскую рать и три недели опустошал
пограничные области между Путивлем, Рыльском и Курском, гоня бесчисленное
множество скота перед своими чамбулами. Коронный нолевой гетман, Николай
Потоцкий, по повелению короля, выступил с 15.000 войска в помощь Москве: но, по
причине страшных морозов, польское войско с трудом добралось до реки Мерла;
оттуда не могло двинуться дальше и с большими потерями в людях и лошадях
вернулось печально домой. Так пишут Поляки. Но страшные морозы не помешали
Нурадин «султану сделать удачный набег и прийти в Крым с ясыром и скотом. Он
отправил к царю гонца (говорили в Польше) с требованием десятилетней дани; в
противном случае грозил, дав отдохнуть коням, через 40 дней вновь опустошать
Московское Царство.
Когда полевой гетман вступил на помощь Москве, великий гетман прибыл в
Варшаву. Он был уже старик, но рассудил за блого жениться вторично, и ехал для того
в имение Оиалинского, Рытвяны. Однакож, постоянно думая о войне с Татарами и
завоевании Крыма, хотел утвердить короля в его предприятии, представить свой проект
и защищать его лично, так чтоб этот проект был регулятором переговоров с
московскими послами, которых вскоре ожидали. Кроме того, вез он королю важные
известия, которые могли дать замыслам его другое направление.
О проекте Конецпольского было говорено у меня поверхностно. Здесь представлю
его в полном виде, как документ великой важ~ ности в оценке польско-московской
взаимности.
32
Коронный великий гетман, в присутствии нескольких дружественных сенаторов,
прочел королю и катщлору свой „Dyskurs об уничтожении Крымских Татар и о союзе с
Москвою**, состоявший в следующем:
„Относительно вооруженного союза с Москвою против Татар, кто не видит, как
этот союз нужен ей и приятен, особенно теперь, когда Орда уничтожила почти
половину царства? (Эго было написано по-польски и для Поляков, которых надобно
было предрасположить в пользу проекта) Счастливые бы пастали времена, когда бы
Таврику заселили христиане, прогнав язычников, что совершенно нетрудно.
„Давно я оборачивал в своей голове это дело: но, глядя на его легкость, тотчас вижу
и трудность, зная, как мы привыкли относиться к общественному благу. Нам жаль и
этого малого гарнизона в Украине, а, пожалуй, и на Кодаке: еще больше было бы жаль
того, чем бы надобно было удержать Крым.
„Поэтому было бы лучше предоставить Таврику Москве, получив от неё за то
помощь и вознаграждение из соседних областей. Москва съумела бы наверное заселить
и держать ее, основав, по своему обычаю, колонии. Тогда вернулся бы к ним Азов, а
турецкия войска не могли бы к ним ходить сухим путем, а хоть бы морем и пришли, то
Москали, снабдив гарнизоном четыре порта, были бы безопасны, чего не было бы с
нами, потому что, еслибы мы взяли и держали Крым, тогда бы война велась не в
Крыму, а в Польше.
„Но когда примем в соображение врожденную зависть Москвы к нашему пароду и
дознанную скользкость её верности, то это дело представляется весьма опасным (res
periculi plena). Ибо, заселив это место, Москва привлекла бы к себе все хрестиянство,
прилежащее к Эвксинскому Понту и Азовскому морю; потянула бы она и Татарские
Орды, которые бы отделились уже от Турок, и могла бы ими быть нам тяжелою. А что
еще больше, живя в таком близком соседстве с козаками, кто знает, не оторвала ли бы
их от нас и верою, и надеждой добычи (spe praedae), а потом — и всей Руси.
„Думая потом несколько лет, каким бы способом обезопасить себя с этой страны,
напал было я в мыслях на один способ: женить королевича (Яна) Казимира в Москве,
под условием, чтоб ему Москва отдала, в виде приданого (ratione dotis), некоторые
соседния с той страной области, дала бы помощь для завое-
ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬПП.
S3
вания Таврики, и до тех пор ее держала, пока бы он там пе утвердился (pуkiby sobie
nie ugruntowaи sedem), в чем приняла бы участие и наша Речь Посполитая. Часто
беседовал я об этом с моими приятелями, не желая о том заводить речь выше, так как у
пас все считается невозможным. Теперь же, когда королевич (Ян Казимир) принял
другое положение *), а королевич Карл **) верно бы на такой брак не согласился,
особенно там, где так трактуют женихов, других же особ не представляется,—едва ли
не лучше (satius) было бы иметь в Крыму подозрительного приятеля Москаля, нежели
явного неприятеля язычника.
„Ибо, чтб касается усиления Москвы новозавоевательными народами, то и ныне
эти народы находятся во власти язычников, я однакож Господь Бог Речь Посполитую
держит, а сильнейшие должны быть (в союзе) с сильнейшими (tortiores cum Tortioribus).
Москва же волей и неволей расширяется, и их непременно бы за собой потянула. К
тому ж,е, будучи с нами в союзе, имея также что делать и с Турками, которые бы такую
яктуру не оставили без внимания, уповаю, пребывала бы в приязни с нами, которые бы
ей в том помогли.
„Нам же легче было бы иметь дело с Турками: потому что, когда бы Татары были от
них отделены, тогда бы, без всякого затруднения, сделали мы своею границей Дунай,
шагнули бы и дальше. К этому же есть у нас способы. За Крым вознаградили бы нас
Волотская и Мультянская земли, а то, пожалуй, и Седмиградская, провинции столь ж,е
богатые, которые 4бьг могли сами собою вести войну с Турками, в следствие чего
отечество наше было бы и безопасно извне от неприятеля, и свободно внутри (in
visceribus) от контрибуций и от своих войск (подразумевается, стол же вредоносных,
как и неприятельские).
„Все-таки надобно бы осторожно предлагать это Москалям. Они по природе
горделивы (pyszni), упорны и в каждый предмет привыкли вникать основательно(w
kaїdej rzeczy zwykli siк zasadzaж*)^ Поэтому было бы невыгодно предоставлять им в
обладание Крым тотчас с начала, а надобно только требовать от них помощи. Потом,
когда б они держались (в Крыму) крепко, уступить им (Крым) таким способом, чтоб
они дали Речи Посполитої за до-
*) Т. е. поступил в орден иезуитов.
*”) ДРУГ<>Й брат Владислава, Карл Фердинанд, т. II.
5
34
.
мощь какую-либо сильную область, чтобы обязались спасать (ratowaж) нас от
Турок, ^всякий раз когда в том будет надобность, и договор с нами сохраняли
ненарушимо. Я не теряю надежды, что когда б это дело повели искусно и достойным
образом (decenter), то они, в нынешней кручине своей, глядя на свои обширные
области, дымящиеся после пожаров, и на пленение такого множества душ
христианских, ухватились бы за случай к отмщению*,
Такова была мысль, которою Коцецпольский, можно сказать, завершил свою
достопамятную деятельность. „Dyskurs* его можно назвать духовным завещанием
глубокомысленного и честного гражданина, оставляющего свое отечество в руках
людей легкомысленных и любящих только себя. Как бы предчувствуя, что после него
будет коронный поистине „великий гетманъ*, как и его предшественник, уверял в
счастливом окончании задуманного им дела под условием, что к войне с Татарами
приступят не так, как ухитрился оиезуиченный канцлер с подчинившимся ему королем,
а „искусно, законно, соответственным способом и порядкомъ*, то есть с ведома,
согласия и одобрения Королевской Республики.
Вслед за этими словами, обеспечивающими будущность Польши, из его уст
излилась похожая на грозящие письмена Валтасарова пира весть,—что козаки,
„раздосадованные невозможностью ходить на Черное море, откуда они бывало
привозят много добычи, и убедясь в своем бессилии восторжествовать над панами*,
стали недавно трактовать с Татарами, обещая поддаться хану, лишь бы он искренно
помогал им воевать „Ляховъ*. Имя Богдана Хмельницкого, как творца нового бунта,
