Евгений Долматовский - Зеленая брама

А если бы уже не было связи? Что произошло бы тогда?

А то, что случилось с частями, которые по разным при­чинам, а в подавляющем большинстве случаев — из-за отсутствия связи, не получили приказа на отход.

Они продолжали сражаться.

Они стояли насмерть.

Они погибли, нанеся врагам огромные, многократно превышающие нашу численность, потери.

Они держались до конца июня и еще сражались бы, пока оставался живым и способен был вести огонь послед­ний воин.

Бессмертен, незабываем подвиг гарнизона Брестской крепости.

Он стал символом.

Но величие подвига гарнизона крепости на Буге именно потому утвердилось в истории, вошло в кровь и плоть нашего народа, что подвиг этот был не одиноким и не единствен­ным.

Образ мыслей, система действий, личное поведение за­щитников Брестской крепости были типическими и харак­терными для советских людей, выросших, духовно и физи­чески сформировавшихся за два с небольшим десятилетия, прошедших после Великой Октябрьской революции.

После нападения фашистской Германии на Советский Союз сразу же образовалась, правда, прерывистая, цепь подобных Бресту беззаветно сражавшихся крепостей (с фортами и стенами и без них).

Решая задачу стратегического характера, высшее коман­дование дало приказ на отход; в тех случаях, когда приказ дошел до частей и еще имелась возможность отступить, он выполнялся.

С каждым днем июля положение со связью ухудшалось и ухудшалось.

Переговоры по радио подчас искажались при передаче и расшифровке. Трудны были и опасны разговоры по про­водам — при рваной линии фронта враг легко мог подклю­читься и подслушивать.

Но все же приходилось использовать обычные телефон­ные линии. Однажды, ведя переговоры между штабом фрон­та и штабом 12-й армии, начальник оперативного отдела штаба фронта полковник Баграмян и начальник штаба 12-й армии генерал-майор Арушанян, старые товарищи по службе, использовали хитроумный прием: они заговорили на своем материнском армянском языке, разумно пред­полагая, что противник, если он подслушивает, сразу не разберется.

Но это удачное изобретение поломалось самым неожи­данным образом: контролирующим линию связистам пока­залось, что переговоры по нашим проводам ведет противник на своем немецком языке, и они поспешно оборвали связь...

Крайне усложнена была связь корреспондентов цент­ральных газет с Москвой. Их статьи и очерки безнадежно опаздывали, а то и просто терялись в пути.

Тем удивительней и невероятней случай, свидетелем ко­торого я оказался в конце июня, а может быть в самом начале июля.

Знатные собкоры «Правды» и «Известий» в открытую завидовали нам, работникам армейских газет, а еще боль­ше — шустрым политрукам из дивизионных редакций, чуть ли не на поле боя сдававшим в набор свои сочинения, а иногда и собственноручно набиравшим их в опустевших типографиях районных газет...

Среди них особенно отличался оперативностью младший политрук Федя Сетин из газеты 140-й дивизии «Боец-ста­линец», с которым я встретился и подружился в древнем Изяславе на реке Горынь. Неутомимый корреспондент дни и ночи проводил на передовой. Из одного кармана у него торчали рукописи, из другого — граната. Он ухитрялся писать довольно длинные очерки, не умещавшиеся на страничках «дивизионки». Товарищи подшучивали над ним: Федя пишет очерки исключительно для «Правды».

   —  А что? — не смущаясь, парировал Федя,— могу и для «Правды».

Дивизионный корреспондент демонстративно достал из кармана переписанный от руки очерк, законвертовал его, надписал — «Москва, редакция газеты «Правда» и на глазах у изумленных корреспондентов центральных газет опустил конверт в почтовый ящик, криво примостившийся на штакетном заборчике полудеревенской улицы Изяслава.

В самый раз бы посмеяться над младшим политруком: корреспонденты центральных газет в отчаянье не могут связаться с Москвой, а этот самонадеянный юноша...

Но смеяться было просто некогда. По улицам Изяслава шли баварские стрелки, паля из автоматов.

Беспорядочный бой не удался, пришлось нам отойти по шепетовской дороге...

В 913-м стрелковом полку народ был упрямый. Коман­дир собрал поредевшие батальоны, выкатил противотанко­вые пушчонки, контратаковал противника... Зацепились за окраину Изяслава, вновь откатились, а на рассвете следую­щего дня древний городок снова оказался в наших руках.

Федор Сетин участвовал в контратаке и, увы, того криво висящего на заборе почтового ящика больше не встретил и вынужден был расстаться с мечтой напечататься в «Правде».

Еще несколько часов продержался городок, но силы были неравные, пришлось нам уйти с берегов реки Горыни.

Дивизия отступила за Шепетовку.

Восьмого июля самолет-кукурузник облетал неровную линию фронта, разбрасывал пачки газет. В расположение разведроты, где в это время наш неугомонный корреспон­дент собирал материал для очередного номера дивизионки, залетело несколько номеров вчерашней «Правды». Вос­хищенные разведчики и изумленный автор увидели на вто­рой полосе очерк «Храбрость» и подпись: «Ф. Сетин. Дейст­вующая армия».

Как сетинская «Храбрость» добралась до Москвы из почтового ящика, висевшего на улочке городка, дважды, если не трижды переходившего из рук в руки, ни понять, ни объяснить невозможно.

Эту историю мы всегда вспоминаем, когда встречаемся с доктором филологических наук, профессором Федором Ивановичем Сетиным. Его специальность — детская лите­ратура, объект его исследований — творчество Аркадия Гайдара, погибшего в бою у Днепра. Гайдар воевал в партизанском отряде, сформированном и из воинов Зеле­ной брамы.

Но вернемся на пылающие дороги того лета.

Может быть, участники первых сражений и нашего от­ступления помнят одну подробность отхода: мы старались идти по дорогам даже в тех случаях, когда прямой путь через пшеничное поле был бы и удобней и безопасней.

Были уверены — завтра повернем на запад, надо сохра­нить хлеба.

Были душевно не подготовлены к уничтожению того, что было общим, стало собственностью всех и каждого.

Существовали и другие трудности, которые правильнее назвать психологическими. В предвоенные годы в боевой учебе войск не был должным образом отработан такой слож­ный маневр, как отступление. В политической работе от­ступление тоже обходилось стороной. Да и можно ли было заранее готовить бойцов к такому отступлению? Представь­те себе политзанятия, ну, скажем, в 1940 году. Политрук или там командир взвода говорит о возможности нападения врага и притом напоминает, что поскольку мы недостаточно еще вооружены, поскольку вообще, как поется в песне, «мы мирные люди», то не исключено, что в случае войны придется отступить на тысячу километров, чтобы оборудо­вать где-то в глубине страны непреодолимый рубеж, закре­питься на нем, а потом уж перейти в наступление. Да его бы за сумасшедшего сочли, а то и хуже — за пораженца! Его бы и слушать не стали.

Как каждый красноармеец тридцатых годов, я запомнил ПУ-36, то есть временный полевой устав РККА.

В первом параграфе устава говорилось:

«Всякое нападение на социалистическое государство рабочих и крестьян будет отбито всей мощью вооруженных сил Советского Союза, с перенесением военных действий на территорию напавшего врага».

Сейчас можно сказать, что в Великую Отечественную войну мы действовали в соответствии с ПУ-36 и неукосни­тельно выполнили первый параграф. Однако нам потребо­валось более трех лет, чтобы перенести военные действия на территорию напавшего врага, а ведь воспитаны мы были в уверенности, что нападение «отбито всей мощью» будет немедленно, что на нашу землю врагу ступить не удастся...

Вот почему так тяжко переживали мы неудачи первого периода.

Катастрофа в редких случаях может быть прогнозиро­вана. Мы не могли себе представить, в каком отчаянном положении окажемся, и так скоро!

В первой же командировке, в стрелковом полку я почув­ствовал всю тяжесть сегодняшних и предстоящих боев...

Но, вернувшись на командный пункт армии, я встретил Новобранца с телеграфной лентой в руках. Глаза его горели.

   —  Штыками бьются наши! — торжествовал он.— Про­тивник не выдержит штыкового удара!

Но возможно ли было повернуть противника вспять при тогдашнем соотношении сил?!

Против обороняющей Рава-Русский укрепленный район 41-й дивизии наступал 4-й армейский корпус вермахта — пять полнокровных дивизий!

В то время как о боях в Перемышле многое известно, опубликованы воспоминания, газетные статьи и историчес­кие исследования, о Раве-Русской (впрочем, и о других укрепрайонах) почти ничего не вошло в историю начального периода войны. Причина все та же: свидетелей почти не осталось, а молва бродила, будто война началась со сплош­ного отступления, а если так, значит, и укрепленные районы были сразу же оставлены.

Живет в Киеве замечательный человек — подполковник в отставке Илларион Федорович Евдокимов, бывший воен­ком Рава-Русского укрепленного района, а затем — Киев­ского УРа. Вот уже полтора десятка лет все свое время, все свои силы (позволю себе добавить — и свои средства, союзную персональную пенсию) он отдает на поиски героев сорок первого года, на восстановление истории тех малых крепостей, комиссаром которых ему пришлось быть. Его усилиями 500 пропавшим без вести возвра­щены имена, фамилии, узнаны место и обстоятельства их гибели.