Так закончилось 27-летнее царствование Константа II, «сурового, страстного и неутомимого деятеля, редко выпускавшего меч из руки», сумевшего при всех неудачах и ошибках несколько восстановить положение дел в Империи, катастрофическое в начале его императорства[736].
XXIV. ИМПЕРАТОР КОНСТАНТИН IV (668–685)
Глава 1. Юный царь и борьба за единовластие
Так исторически сложилось, что одной из внешних особенностей династии Ираклидов явилось занятие царского престола очередным наследником в очень юном возрасте. За исключением самого Ираклия Великого, его дети, внуки, правнуки умирали молодыми и оставляли свой престол преемникам, также не достигшим к тому времени дееспособного возраста. Аналогичная картина получилось и на этот раз.
После гибели Константа II остались три его сына — все венчанные на царство как его соправители. Но для того, чтобы царский трон стал для них явью, необходимо было в первую очередь решить вопрос с узурпатором престола. Дело в том, что римское войско, расположенное в Сицилии, решило провозгласить императором одного из своих командиров, некоего Мизизия, что и было сделано. Хотя сам Мизизий, отличавшийся красотой, силой и недюжинной храбростью, не стремился к узурпаторству, его фактически принудили к принятию незаконного для него царского сана. Более полугода длился мятеж, на устранение которого выступили византийские войска под руководством экзархов Италии и Африки. Большую помощь имперской армии в подавлении бунта (хотя, очевидно, моральную, а не силовую) оказал Римский папа Виталиан, что не было забыто впоследствии благодарным сыном Константа II. Мизизия схватили, казнили, и голова его по страшному обыкновению того времени была отослана в Константинополь. Вместе с ним пострадали и те сановники, которые поддержали узурпатора. В числе казнённых оказался и патриций Юстиниан, сын которого Герман, оскоплённый за дела отца, впоследствии станет Константинопольским патриархом[737].
В общем, когда новый царь Константин IV прибыл в Сицилию, чтобы восстановить порядок и законность, бунт был уже подавлен. С путешествием Константина IV связана и его кличка, очень распространённая в народе. Уплывая в Италию безусым юнцом, он вернулся с большой бородой, за что был прозван «Погонатом».
Это был, как уже говорилось, совсем молодой человек. Он расстался с отцом перед его отъездом на Запад, тогда ему исполнилось всего 9 лет. По-видимому, в это время его мать ещё была жива, но при дворе правила не она, а два фаворита — евнух Андрей и патриций Феодор, этнический армянин из Капподакии. Именно они за отсутствием царя, которого мало интересовали дела на Востоке, управляли государством, причём, как можно судить, не самым худшим образом.
Когда в столицу пришла весть о смерти императора Константа II, Константин IV не стал мешкать и немедленно принял консульство, подчеркнув тем самым, что отныне он самостоятельно правит Римским государством. Пожалуй, уже в этом возрасте проявилась столь обычная для Ираклидов властность и честолюбие, иногда заводившие их далеко. Тем не менее бывшие фавориты остались при Константине IV в качестве его близких помощников и доверенных людей, которым царь начал поручать самые ответственные дела.
Хотя отец венчал на царство трёх сыновей, Константин Погонат проявил стремление в скором времени избавиться от своих братьев и стать единовластным правителем Римской империи. Это стремление, систематически проявлявшееся в его поступках, не осталось незамеченным для окружающих, в первую очередь, для войска, которое по сложившейся традиции ежегодно приносило клятвы на верность царю. Первоначально в официальных документах значились имена всех трёх царей. Но когда вместо привычного «благочестивейшего Константина, богопоставленного великого государя, постоянного августа и самодержца и богохранимых братьев его Ираклия и Тиверия» в клятвенной грамоте оказалось имя одного Константина, войско заволновалось.
Их поддержали и представители народа, решившие напомнить царю о правах на престол его малолетних братьев. Активно настроенная группа жителей пришла в город Хрисополь и заявила: «Мы верим в Святую Троицу и идём венчать на царство троих!». Как пишет летописец, «Константин смутился, что братья его оставались без всякого достоинства», но выводы для себя сделал довольно быстро. Он направил к делегатам от армии и народа патриция Феодора, своего бывшего опекуна, который рассыпался в похвалах в их адрес. Затем хитрый сановник предложил им выделить переговорщиков, которые могли бы от лица народа обсудить этот вопрос в сенате. Но когда обманутые «парламентёры» вошли в город, царь без затей приказал повесить их. Остальные, увидев конец своих товарищей, немедленно разошлись[738].
Нельзя, конечно, назвать этот поступок красивым, но как не принять во внимание то обстоятельство, что император Константин IV, обладавший всеми достоинствами семейства Ираклидов, недолго думал, когда речь шла об ограничении его власти? Не исключено, что, учитывая малолетство своих братьев, он не стал бы предпринимать никаких жестоких мер по своей инициативе. Но, увидев, что их личностями могут манипулировать ему во вред и покушаться на его царственные прерогативы, император предпринял превентивные меры. Первоначально он для проформы указывал их имена в государственных актах, но потом решил вопрос кардинально. Братья подрастали, император уже имел наследника (будущего царя Юстиниана II), поэтому он приказал в 681 г. отрезать им носы и тем самым навсегда исключил возможность приобщиться к царской власти. Традиция калечить потенциальных и нежелательных претендентов на царский трон, как мы видели, уже вошла в Византии «в моду»[739]. Пожалуй, это — единственное деяние, которое не украшает царствование Константина IV, при котором Империя обрела мир, а Церковь покончила с ересью, расколовшей её на части.
Как и все предыдущие императоры-Ираклиды, Константин Погонат принял Римскую империю в тяжёлом положении. И, как его предшественники, проявил недюжинную волю, мужество и характер, сумев вывести Византию из тяжёлого кризиса. Пока Констант II пребывал на Западе, халиф Муавия, восстановив в своём государстве единодержавие, организовал в 663 г. новое вторжение в Малую Азию. Казалось, что на пути арабов вообще не было никаких римских частей, поскольку их разведывательные отряды доходили до пригородов Константинополя. Чувствуя свою безнаказанность, Муавия даже перезимовал на вражеской территории, словно копируя стратегию Ираклия Великого. В 665 г. его сменил другой талантливый арабский полководец Абдаррахман, сын Халида, «меча Божия». Как и его отец, он был наместником в Эмессе и, собрав значительные силы, занял крепости Амориум и Пессинунт, достигнув Халкидона. Под его командованием находился и арабский флот, что позволило Абдаррахману окружить город Смирна. Редкие римские части, в которых было много славян, не дали никакого отпора мусульманам. Более того, большие группы славян даже ушли с арабами в Сирию, где халиф выделил им места для расселения[740].
Это был какой-то кошмар для византийцев: с 663 по 678 г., ежегодно арабы грабили римские земли Малой Азии, уводя множество пленных и окончательно разоряя земледельцев и города. Только в редких, почти исключительных случаях счастье и военная удача была на стороне греков. Так, желая захватить город Силус, Абдаррахман осадил его и начал строить специальную башню. Но удачным выстрелом из метательного орудия осаждённые опрокинули башню. А затем сделали вылазку, нанеся врагам ощутимый урон. Под угрозой оказались не только сухопутные дороги, но и прибрежные города, поскольку арабы действовали удачно не только на суше, но и на море.
В это время Византия ничего не могла противопоставить мусульманам, и спасло греков чудо: внезапно Абдаррахман умер — говорили, что его отравил Муавия, ревниво относившийся к славе своего соотечественника[741]. Но напор арабов от этого стих не намного, и судьба Римского государства висела на волоске. И чему удивляться, если в 668 г. римский сановник, главнокомандующий фемы Армениака Шапур (или Саборий), этнический перс, задумал занять царский трон при помощи мусульман? Муавия с радостью принял его план и передал изменнику арабские части, которые подчинялись всё же своим командирам. Для арабов имелись все резоны, чтобы поддержать очередного узурпатора. Не первый год воюя с Византией, они прекрасно отдавали себе отчёт в том, что одно дело — совершить налёт и взять добычу, другое — включить громадные (всё ещё) территории в состав своего халифата. На этот неопределённый по времени переходный период им и понадобился человек, послушно выполняющий роль арабского ставленника, но обладающий императорским достоинством. Неизвестно, как бы дальше развивались события, но вскоре Шапур, нечаянно сброшенный лошадью с седла, сломал шею и умер.
