кажется, вполне применимы, с поправкой на то, что образы и нарративы, связанные с украинскими крестьянами, в 1840–1850‐е гг. возникали в критическом и литературном дискурсе империи, как правило, в контрастной сравнительной связке с великорусскими, обнажая колониальный механизм не просто внутренних других (ими были крестьяне-великороссы), но именно «соседних других».
Начиная с 1830‐х гг. крестьянские и простонародные «малороссийские» рассказы стали появляться, помимо русского, и на украинском: Г. Ф. Квитка выпустил в Москве два тома своих «Малороссийских повестей», положив начало самостоятельной литературе о крестьянах. В 1840 г. и тоже в старой столице империи были напечатаны на украинском языке «Малороссійскіе повісти и разсказы» Хомы Купрієнко. Затем, после длительного перерыва, вызванного «мрачным семилетием» с его особым преследованием всего украинофильского после раскрытия Кирилло-Мефодиевского братства, в 1857–1861 гг. увидели свет сборники Марко Вовчок (М. А. Маркович) и Григория и Степана Карпенко одновременно на русском и малороссийском языках (1860). В 1860–1861 гг., на пике подъема украинского национального движения, в альманахе «Хата» рядом с рассказами Вовчок были напечатаны первые рассказы Ганны Барвинок 793.
Почти все крупные литературные произведения на украинском их авторы стремились сделать достоянием более широкой публики, для чего переводили или заказывали переводы на русский. Квитка много переводил сам, Марко Вовчок доверяла переводы своему издателю П. А. Кулишу, а литературное редактирование взял на себя Тургенев 794. Тем самым крестьянские рассказы, выходившие сначала на украинском, а затем на русском, становились литературным фактом одновременно двух культур, хотя, конечно же, несли различные смыслы и выполняли разные функции для читающей публики в зависимости от языка. Соответственно, исследователь может обращаться к такому подкорпусу текстов с разными вопросами, исходя из интересующих его проблем. Принципиальной развилкой, на мой взгляд, становится критерий «украинского происхождения автора». В зависимости от него размер корпуса текстов будет варьировать, поскольку небольшой процент и русских, и украинских авторов помещали действие небольшого процента своих текстов о крестьянах «по ту сторону воображаемой границы» между Великороссией и Малороссией. Скажем, перу Погодина принадлежат два рассказа, действие которых локализовано в Малороссии, равно как и у Гребенки есть тексты, события которых разворачиваются целиком на великоросском материале («Заборов», «Чужая голова – темный лес»).
Нас будут интересовать в первую очередь две категории случаев: во-первых, тексты, в которых действие происходит в Малороссии или на Украине; во-вторых, авторы, создававшие тексты на украинском и русском материале и, соответственно, являвшиеся по преимуществу билингвами. К числу последних принадлежат наиболее плодовитые литераторы нашего корпуса и одновременно выдающиеся – Г. Ф. Квитка (псевдоним Г. Основьяненко) и М. А. Маркович (псевдоним Марко Вовчок).
Итак, в нашем корпусе насчитывается 38 текстов, действие которых эксплицированно происходит в Малороссии или на Украине (16,5%). Если вычесть из числа авторов некоренных уроженцев этих регионов империи, то останется 21 текст, наиболее популярные из которых – рассказы Квитки (9) 795. Несмотря на то что хронологически рассказы о крестьянах и свободных поселянах Малороссии появились в 1796 г. и печатались на протяжении 1800–1820‐х гг., т. е. занимая паритетное место с великоросскими идиллическими нарративами, к 1840‐м гг. становится очевидно, что удельный и символический вес Малороссии в общей картине крестьянского мира империи, каким он был представлен в литературе, начал снижаться. Может показаться, что 16,5% – очень небольшой процент, чтобы говорить о каком-то чрезвычайно значимом присутствии украинских крестьян в литературном воображении эпохи. Однако если учесть, что никаких других национальностей и народностей (за исключением единичных случаев) в тот период в крестьянских рассказах представлено не было, можно утверждать, что в этническом плане литературные крестьяне если и могли быть до 1861 г. не великороссами, то обязательно были украинцами, причем, как мы уже отмечали, в подавляющем большинстве случаев – свободными (81%).
Сюжетные модели текстов, географически привязанных к Украине, не очень разнообразны. Вот топ-6:
«Запрет на брак» – 10
«Насилие» – 5
«Соперники» – 5
«Соблазнение», «Искушение», бессюжетные – по 3
Другие типы сюжетов включают «Измену» (2), «Сироту» (2), «Преступление» (1) и «Разлуку» (1). Вряд ли можно делать какие-либо широковещательные обобщения на основании такой небольшой выборки, кроме констатации разнообразия, в котором были представлены как любовно-семейная, так и социально-этическая тематика.
Обратимся теперь к творчеству двух наиболее выдающихся и частотных авторов – Квитки и Маркович, – чтобы оценить их вклад в развитие жанра в имперском контексте.
Сентиментальные мелодрамы Грицько Основьяненко
Переводные народные рассказы Григория Квитки имели большой резонанс в критике 1840‐х гг., а Марии Маркович – на рубеже 1850–1860‐х. Оба писателя входят сегодня в канон украинской литературы XIX в., но отсутствуют в российском. Между тем с точки зрения репрезентации крестьян на русском языке их невозможно обойти, потому что их произведения были инновативны.
Проза Квитки о крестьянах относилась к числу его поздних и исключительно украиноязычных литературных проектов (1833–1843), задуманных для сугубо украинской читательской аудитории. По мнению Марко Павлышина, по своим параметрам она была домодерной и донациональной, поскольку базировалась исключительно на существующем патриархальном статус-кво, где источником авторитета выступали монарх, помещик и семья. Украинский же язык в такой структуре апеллировал не к широкой малообразованной публике, но к образованной элите читателей журналов и книг, преимущественно дворянской 796. Соглашаясь в целом с такой интерпретацией, необходимо поставить вопрос, как (авто)переводы рассказов Квитки на русский язык 797 выглядели в контексте русскоязычной прозы того же периода и вносили ли они что-либо новое в сюжетном или идеологическом плане.
Репертуар сюжетных моделей Квитки выглядит очень богато: «Запрет на брак» (в «Марусе» и «Вот любовь!»), «Добродетельный крестьянин» («Делай добро, и тебе будет добро»), «Искушение» («Перекати-поле» и «Вот тебе и клад»), «Сирота» («Божии дети»), «Соперники» («Козырь-девка!»), «Соблазнение» («Сердешная Оксана»), «Возвращение из армии» («Бессрочный»). Тем не менее, в отличие от Карамзина, Полевого, Григоровича или Писемского, Квитке не принадлежит честь адаптации какого-либо элементарного сюжета к крестьянскому быту. Успех его «малороссийских» рассказов среди в том числе русскоязычной публики зиждился на другом.
Во-первых, Квитка существенно мелодраматизировал к 1830‐м гг. ставшие уже популярными сюжеты «Запрет на брак» и «Соблазнение». Так, разрабатывая в «Сердешной Оксане» (оригинал – 1841, перевод – 1842) карамзинский сюжет «Соблазнение», Квитка акцентировал изначальную блажь протагонистки непременно выйти замуж не за простолюдина, а за офицера или пана. Отказывая бедному односельчанину Петро, Оксана влюбляется в капитана стоявшего рядом полка, слепо верит его обещанию жениться и соглашается тайно бежать с ним. В итоге она оказывается в своего рода сексуальном рабстве у кочующего по стоянкам развратного капитана, рожает от него ребенка, начинает пить (капитан подпоил ее
