столь неблагодарного настроения и столь великой несправедливости. Под конец он убеждал послов больше всего заботиться о государственном достоинстве и пользе. “Желал бы я”, сказал — “он, чтобы здесь находились и прочие честные и хорошие граждане, каких насчитывается, помимо присутствующих, громадное количество, которые заняты дома воспитанием детей своих и домашними делами; он легко бы их убедил, что ничего не следует считать дороже польз государства; так как они, послы, во всем заступают место отсутствующих, то тем с большим вниманием следует им отнестись ко всем этим делам; ибо прочие, оставшиеся дома, им вверили не только благосостояние свое и своих, но и благосостояние государства”.
По окончании речи, сенаторы стали высказывать свои мнения и все почти решили, чтобы были внесены предложения об установлении известного способа избрания и о прочих указанных в речи пунктах, за исключением только двух сенаторов, из которых один полагал, что Бог ставит и низвергает королей без всяких советов с людьми; а другой был того мнения, что невозможно и даже не должно в каком бы то ни было государстве преграждать дорогу искательству, направленному к достижению высшей власти. В посольской шляхетской избе с начала много волновались по поводу речи канцлера; в особенности упирали на его замечание, [293] что есть уже некоторые Петилии, и что нужно опасаться, чтобы потом не явились также и Катилины. Но другие стали оправдывать это, говоря, что тут указано не целое сословие, но известные люди и даже не люди, но их пороки, и пусть всякий, кто чувствует, что не имеет их, будет знать, что и речь та не относится к нему. Тем рассуждение и кончилось. Затем дано было поручение Святославу Оржельскому от имени всего рыцарства (шляхетства) принести благодарность королю за хорошее управление государством и дать ему удовлетворение за те оскорбительные для его достоинства речи, какие некоторыми были допущены и даже, говорят, были распространяемы в народе. Когда Оржельский в этой своей речи выразил мысль о том, что король должен назначить следствие над авторами и, разобрав дело, наказать их, то встречен был неблагоприятным ропотом из среды товарищей, а потом чуть не бранью.
Относительно самого дела, в особенности относительно установления известной формы избрания, мнения земских послов были различны; одни вообще отрицали необходимость подвергать этот вопрос обсуждению, потому что всякое постановление, касающееся предмета, наиболее тесным образом связанного с делом свободы, и ограничивающее его пространство, тем самым повело бы к умалению самой свободы и заключило бы ее в более тесные пределы, чем это было прежде. Другие напротив возражали, что самая свобода выборов гораздо более упрочится, когда всякий обман и происки будут устранены законом; при этом они настаивали, что вопрос уже затронут и поставлен на очередь, так как относительно его обсуждения последовало соглашение на предъидущем сейме, и, что особенно важно, принято священное обязательство еще на Евдржеевском съезде. Многие готовы были допустить обсуждение вопроса, но только не его решение; они хотели бы сообщить своим, что об этом будет [294] говорено, дабы затем на следующем сейме постановить решение согласно с желаниями всей шляхты. Пока длились эти споры, протекли первые восемь дней сейма, в продолжении которых, на основании нового закона, должны были разбираться уголовные дела: по этому король приступил к разбору прочих судебных дел. Явились к королю послы и стали жаловаться, что многие вызваны были к задворному суду противозаконно; пусть король поручит нескольким сенаторам, чтобы они, вместе с представителями их (рыцарского, шляхетского) сословия, которых они сами (послы) выберут, разобрали дело об этих (неправильных) позвах (к королевскому задворному суду), и пусть то, что в этом деле будет подлежать отменению, будет отменено, а то, что законно, пусть останется в силе. Король отвечал, что существуют власти, которые ведают этими делами; и если будет доказано, что оне не удовлетворяют своим обязанностям, то король не отказывается снизойдти до того, чтобы прибавить к тем других. Между тем он, как уже начал, продолжал далее заниматься разбором дел.
Самым первым делом, представленным в суд, было дело Станислава Чарнковского о невозвращении в казну документов по делу Брауншвейгскому, которые он получил, будучи отправлен Сигизмундом Августом в Германию. Дело заключалось в следующем. Сигизмунд отдал в замужество за Гейнриха, князя Брауншвейгского, сестру свою Софью, и в брачном договоре было при этом выговорено, что в случае, если не будет детей, все приданое по обычаю будет подлежать возвращению. Когда Гейнрих умер не оставив после себя детей, несколько раньше кончины Сигизмунда Августа, и супружество окончилось, то Август отправил к сестре Чарнковского наблюдать за вещами и помогать советом вдове. Когда Чарнковскому были отданы все документы относительно условий о приданом, то он [295] удержал их при себе. Немного спустя после того умер Сигизмунд; избран был королем Гейнрих; он также скоро удалился из королевства, а между тем, по смерти сестры Софьи, другие сестры: Анна, королева Польская, и Екатерина, королева Шведская, стали требовать себе ее наследства. Впродолжение нескольких лет князь Брауншвейгский Юлий отделывался проволочками; а между тем заметили, что это наследство совсем не таково, чтобы его должно было требовать по праву родства, но что на основании договора и условий оно принадлежит Польским королям и государству, и для осуществления этого права был послан к князю Юлию Лаврентий Гослицкий, декан Плоцкий. Так как Чарнковский не захотел передать ему, как было приказано, тех документов, а Гослицкий не мог ничего представить, кроме незначительного количества актов, взятых им из Архива Варшавского, то он очутился в таком почти положении, что его доказательства могли показаться недостаточно убедительными. Вследствие того, когда вопрос был поставлен не только о самом предмете тяжбы, но и о чести народной, то тем с большим рвением стали требовать от Чарнковского главного документа сперва письменно, затем чрез специально по этому делу посланного по просьбе Замойского Стефана Грудзинского, кастелана Накельского. Король, видя, что мягкие меры ни к чему не приводят, приказал вызвать Чарнковского в суд через инстигатора скарбового (прокурора казны). И вот в то время, как принимались такие меры, в суд поступило другое дело, касавшееся того же Чарнковского. Это дело заключалось в следующем.
Вышеупомянутый Чарнковский, человек знатного и благородного происхождения, имел весьма большое влияние на шляхетских сеймиках и пользовался большим уважением и любовью всей шляхты; будучи возведен Сигизмундом Августом в должность референдария, незадолго до его кончины, он [296] получил староство Плоцкое и, хотя Ансельм Гостомский, воевода Равский, имел постоянные с ним споры из-за него, тем не менее Чарнковский удержал за собой это владение. После отъезда Гейнриха, когда уже
