«Украинцы, — заявил он, — я понимаю под этим словом товарищей, которые сохранили связи с украинской культурой и которые являются украинцами по происхождению, но, может быть, не знают украинского языка (эту оговорку нужно сделать), составляют в нашей партии КП(б)У. — Ю.Ж.) 23,7%.., русский элемент в партии составляет около 45–50%… И тогда возникает вопрос: каким образом пролетариат Украины, составляющий, может быть, несколько процентов всего населения, сможет руководить деревней, если он в среде коммунистической партии не имеет достаточно людей, знающих язык деревни?»
Задав, как профессиональный оратор, чисто риторический вопрос, Раковский тут же дал на него ответ.
«Мы должны, — продолжал он, — поскольку это зависит от партии, исправить нашу действительность… Задача государства — дать возможность развиваться той культуре, которая была искусственно зажата и ограничена. Вот наша задача. А если мы будем ждать сейчас естественной украинизации нашей партии, то я боюсь, что нам придётся очень долго ждать, что политические события могут опередить этот процесс и мы можем очутиться за бортом руководства украинским крестьянством».
Чуть позже добавил: «Я лично за то, чтобы центральная партийная школа (КП(б)У. — Ю.Ж.) (была украинской, ибо если идёт речь о том, чтобы добровольно учиться украинскому языку, то долго мы будем ждать, чтобы товарищи из центральной партшколы учились по-украински»{500}.
Тогда предложение Раковского не прошло. Однако после его отъезда в Лондон в украинской компартии остались придерживающиеся тех же целей боротьбисты. Всего 400 человек на 150 тысяч членов украинской компартии, зато тех, кто благодаря покровительству Раковского оказался во властных структурах республики. В партийных: А.А. Хвыля, утверждённый заведующим отделом печати ЦК КП(б)У. В государственных: Г.Ф. Гринько — заместитель председателя СНК УССР и председатель Госплана, М.Н. Полоз — нарком финансов, А.Я. Шумский — нарком просвещения, Озерский — заведующий Главполитпросветом Наркомпроса, И. Мусульбас — заместитель председателя правления Украинского сельхозбанка, П.П. Любченко — председатель Киевского губисполкома (после административной реформы весной 1925 года и ликвидации губерний, уездов и волостей на Украине, замены всех их округами — председатель Киевского окрисполкома)…
Именно они спровоцировали удаление Квиринга как якобы сторонника Зиновьева в вопросе о не только освобождении Троцкого с поста председателя РВС СССР, но и выводе его из состава ПБ. Именно за эти меры проголосовали члены украинского ЦК на пленуме 12 января 1925 года — 27 голосов «за», и только два «против». Однако ответственность за такие результаты возложили на одного Квиринга. 21 марта его освободили от обязанностей первого секретаря, что уже через три дня одобрило ПБ. Но одобрило лишь такую меру. Не пошло навстречу Харькову, не отправило на ставший вакантным пост Молотова, как просили украинские товарищи. Послали в Харьков Л.М. Кагановича, секретаря ЦК РКП{501}.
Заодно подыграли «самостийникам»: должность Кагановича стала называться генеральный секретарь, а в самом ЦК КП(б)У учредили ещё и политбюро. Словом, всё как в Москве.
ПБ остановило свой выбор на Кагановиче по ряду причин. Прежде всего он — местный, родился неподалёку от Киева. Во-вторых, свободно владеет украинским и еврейским языками. Наконец, не было ни малейшего сомнения, что он будет твёрдо проводить линию руководящей группы, очищая украинскую партийную организацию не только от сторонников Троцкого, но и Зиновьева.
И действительно, Каганович сразу же взялся за порученное дело. А для борьбы со всеми оппозиционерами решил опереться на… бывших боротьбистов и их единомышленников. И потому позволил провести через пленум постановление об украинизации. Да ещё и начать её сразу же, к тому же невиданными темпами.
На 1 января 1925 года в советском аппарате УССР украинцев насчитывалось 36,3%, русских — 31,8%, евреев — 16,8%, представителей других национальностей — 15,1%; из общего числа чиновников владели украинским языком только 23,9%, а совершенно не понимали его 24%. Этому соответствовало и ведение делопроизводства — 25% на украинском. Всего через год после начала украинизации положение резко изменилось. Уже 65% делопроизводства велось на украинском языке. Добились же того весьма просто: только в Харькове, за первые месяцы кампании, из наркоматов уволили 63 человека, не пожелавших учить украинский язык, заменив их теми, кто украинским владел свободно.
То же положение можно было наблюдать и в системе народного образования. К концу 1925 года преподавание на украинском языке велось в 77,8% начальных школ, 53,6% средних, 50% техникумов, 28% рабфаков, 28,5% высших учебных заведений. Если в 1924 году тираж газет республики на украинском языке составлял 90 тысяч экземпляров, а на русском — 445 тысяч, то через год на украинском печатали уже 439 тысяч, а на русском -363 тысячи. И сделано это было принудительно, распоряжением сверху.
Добились «национал-большевики» и более значимых показателей: к 1 января 1926 года в КП(б)У украинцев было 49,9% т.е 66 тысяч человек, а русских — 37,6%, евреев — 11,4%. Во всяком случае, так значилось в отчётах. На деле же всё выглядело иначе. В Донбассе начали увольнять за незнание украинского языка, в Кривом Роге при профсоюзной переписи рабочим прямо заявляли: «кто не будет писать, что он украинец, будет сокращён». После таких своеобразных мер по украинизации в городе вдруг оказалось 60% украинцев-рабочих{502}.
В такой моральной атмосфере естественными стали разговоры в партии о необходимости заменить Кагановича — еврея на украинца В.Я. Чубаря, сделав главой СНК Г.Ф. Гринько.
Информация о происходящей на Украине националистической вакханалии дошла в Москву только в начале следующего года. И, разумеется, вызвала гневную отповедь. От имени Сталина, изложенную в письме «Тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У, сразу же, хотя и в сокращённом виде, опубликованном партийной прессой Украины. В нём настоящий генсек писал:
«Можно и нужно украинизировать, соблюдая при этом известный темп, наши партийный, государственный и иные аппараты, обслуживающие население. Но нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский. Это противоречит принципу свободного развития национальностей. Это была бы не национальная свобода, а своеобразная форма национального гнёта».
«При слабости, — продолжал Сталин, — коренных коммунистических кадров на Украине это движение (за украинскую культуру. — Ю.Ж.), возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы за отчуждённость украинской культуры и украинской общественности от культуры и общественности общесоветской, характер борьбы против “Москвы” вообще, против русских вообще, против русской культуры».
Пришлось Сталину в письме рассмотреть, дав свою оценку, и предложение, выдвинутое Шумским об украинизации власти в республике. «Прав Шумский, — разъяснял Сталин, — утверждая, что руководящая верхушка на Украине (партийная и иная) должна стать украинской. Но он ошибается в темпе… Что значит выдвинуть теперь Гринько на пост председателя Совнаркома? Как могут расценить это дело партия в целом и партийные кадры в особенности? Не поймут ли это так, что мы держим курс на снижение удельного веса Совнаркома? Ибо нельзя же скрыть от партии, что партийный и революционный стаж Гринько много ниже партийного и революционного стажа Чубаря… Не лучше ли будет и в интересах дела, и в интересах Гринько отказаться пока что от подобных планов?
Я за то, чтобы состав Секретариата и Политбюро ЦК КП(б) У, а также советскую верхушку усилить украинскими элементами. Но нельзя же изображать дело так, что в руководящих органах партии и Советов не имеется будто бы украинцев»{503}.
Взрыв националистических устремлений в ЦК КП(б)У ненароком выявил ещё одну, более серьёзную, проблему. Сделал очевидным возникшие внутри ПБ очередные расхождения. Уже не только между руководящей группой и Троцким, но и внутри самой «семёрки». Размежевание её на тех, кого сразу же стали называть «сталинцами» и «зиновьевцами».
Вполне возможно, что конфликт между ними всего лишь из-за того, выводить ли Троцкого из ПБ или нет, постепенно бы затих, если бы не два обстоятельства. Во-первых, подготовка к предстоявшему в декабре 14-му партсъезду и, во-вторых, катастрофический просчёт, допущенный при составлении и утверждении бюджета и экспортно-импортного плана на 1925/26 хозяйственный год, наложившиеся друг на друга.
