В ранних кантах красноречие Мильтона побудило его нарисовать почти сочувственное изображение дьявола как предводителя восстания против установленной и произвольной власти. Поэт спасся от того, чтобы сделать Сатану героем эпоса, представив его позже как Отца лжи, который «сидит на корточках, как жаба», или как змею, ловко скользящую в слизи. 112 Но в том же канто Сатана выступает как защитник знания:
Знания под запретом? Почему их Господь должен Завидовать им? Разве это грех — знать, Может ли это быть смертью? И неужели они [Адам и Ева] только стоят Невежеством? Это их счастливое состояние, Доказательство их послушания и веры? Я возбужу их умы С большим желанием узнать… 113
И вот он спорит с Евой, как рационалист, нападающий на обскурантистскую церковь:
Почему же это было запрещено? Да просто для благоговения, А зачем, если вы не хотите оставаться в тени и невежестве, Его поклонники? Он знает, что в день Ты ешь их, твои глаза, которые кажутся такими ясными. Пока еще только тусклые, а потом станут совершенными. Откройте и очистите, и вы будете как боги… 114
Однако ангел Рафаил советует Адаму сдержать свое любопытство к Вселенной: неразумно человеку стремиться к знаниям, выходящим за рамки его земных возможностей; 115 Вера мудрее знания.
Мы должны были ожидать, что Мильтон истолкует «первый грех» не как стремление к знаниям, а как сексуальный контакт. Напротив, он поет совершенно непуританскую паремию о законности сексуального удовольствия в рамках брака; и он представляет Адама и Еву как предающихся таким тактильным ценностям, оставаясь при этом в «состоянии невинности». 116 Но после «грехопадения» — съедения запретного плода с древа познания — они начинают испытывать стыд при сексуальных контактах117. 117 Теперь Адам видит в Еве источник всего зла, «ребро, искривленное природой», и скорбит о том, что Бог вообще создал женщину:
О, почему Бог …создать наконец Эта новинка на Земле, этот справедливый недостаток Природы, а не заполнить весь мир сразу. С мужчинами, как с ангелами без женственности, Или найдите другой способ генерировать Человечество? 118
И тут, так скоро в библейской истории брака, первый мужчина выступает за то, чтобы мужу было легче развестись с женой. Почти забыв об Адаме, Мильтон повторяет в стихах то, что говорил в прозе о должном подчинении женщины мужчине. 119 Он вернется к этому рефрену в «Самсоне Агонисте»; 120 Это его любимая мечта. А в своей тайной «De Doctrina Christiana» он ратовал за восстановление многоженства. Разве Ветхий Завет не санкционировал его, и разве Новый Завет не оставил этот полезный и мужественный закон не отмененным? 121
Как бы ее ни интерпретировали, «первое непослушание человека» оказалось слишком узкой темой, чтобы заполнить двенадцать канто. Эпос требовал действия, действия и действия; но поскольку восстание ангелов закончилось к моменту начала повествования, его драматизм может войти в поэму только через воспоминания, которые являются затухающим эхом. Сцены сражений хорошо описаны, с должным столкновением оружия и рассечением голов и конечностей, но трудно почувствовать боль или экстаз от таких воображаемых ударов. Подобно французским драматургам, Мильтон предается страсти к ораторскому искусству; все, от Бога до Евы, произносят речи, а Сатана не находит адского пламени препятствием для риторики. Тревожно узнать, что даже в аду нам придется слушать лекции.
Бог в этой поэме — не неописуемое сияние, ощущаемое в «Парадизо» Данте; он — схоластический философ, который долго и неубедительно объясняет, почему он, всемогущий, позволяет Сатане существовать и искушать человека, предвидя, что тот поддастся и приведет все человечество к векам греха и страданий. Он утверждает, что без свободы греха нет добродетели, без испытаний нет мудрости; он считает, что лучше пусть человек столкнется с искушением и устоит перед ним, чем вообще не будет искушен, совершенно не предвидя, что в молитве «Отче наш» будет содержаться просьба к Богу не вводить человека в искушение. Кто может не сочувствовать восстанию Сатаны против такого невероятного садиста?
Действительно ли Мильтон верил в этот предопределяющий ужас? По-видимому, потому что он излагал его не только в «Потерянном рае», но и в своем тайном сочинении «De Doctrina Christiana»; 122 Задолго до сотворения человека Бог определил, какие души должны быть спасены, а какие — прокляты. Это тайное сочинение, однако, содержало некоторые ереси; Мильтон никогда не публиковал его; оно было обнаружено только в 1823 году и попало в печать только в 1825 году.
Это удивительный документ. Он начинается с благочестивого предположения о том, что каждое слово в Библии было вдохновлено Богом. Мильтон признает, что библейский текст пострадал от «повреждений, фальсификаций и мутаций», но даже в своем нынешнем виде он является творением Бога. Он не допускает иного, кроме буквального, толкования. Если Писание говорит нам, что Бог отдыхал, или боялся, или каялся, или гневался, или огорчался, эти утверждения следует воспринимать по достоинству, а не разбавлять метафорами. Даже телесные части и качества, приписываемые Богу, должны приниматься как физически истинные. 123 Но в дополнение к внешнему откровению о Себе в Писании Бог дал нам внутреннее откровение,
