сказать, писатель более фактологический – писатель, чье воздействие завязано на противопоставлении образов и в меньшей мере на выбор слов, какими эти образы созданы (как у Толстого или Чехова), – более неуязвим перед переводом. Если вы, подобно Бабелю, писатель-стилист, вы сильнее зависите от того, как переводчик справится с невозможной, если вдуматься, задачей: позволит вам прозвучать и прочувствоваться по-английски так, как вы звучите и чувствуетесь по-русски. Те из нас, кто не говорит по-русски, никогда по-настоящему не поймут, каким мастером стиля был Бабель, но точнее сопереживать ему мы можем, потренировавшись на этом упражнении.
А еще, как вам предстоит убедиться, мы внятнее представим себе собственные стилистические наклонности.
Вот пять разных вариантов перевода одной фразы из рассказа Бабеля «В подвале» (один из величайших в литературе рассказов на деликатную классовую тему):
В аллеях, укрытые зеленью, белели плетеные кресла.
In verdure-hidden walks wicker chairs gleamed whitely [110].
Wicker chairs, gleaming white, lined paths overhung with foliage [111].
White wicker chairs glittered in walks covered with foliage [112].
Wicker armchairs dazzled white along green-shrouded promenades [113].
In leafy avenues white wicker chairs gleamed [114].
Прошу встать настоящего Бабеля! Не встанет, не может, он существует лишь на исходном русском. Есть ли в оригинале подобие недостающей у Морисона запятой, что придает фразе это свойство поспешности, затрудненности понимания, из-за которого хочется перечитать эту фразу повторно, и потому оно влияет на то, как слова превращаются в образы? Когда русский читает эту фразу по-русски, он видит сперва зеленые аллеи или же белые кресла? По-русски вот это зеленое, оно foliage, или verdure, или shrouds of green, или leaves [115] – или что?
Хорошее упражнение для начинающего писателя на поиск своего голоса: оцените пять приведенных переводов, от лучшего к худшему.
Закончив, спросите себя: на чем я основывался, распределив места вот так? (Поскольку я не предложил принципа, в соответствии с которым ранжировать эти переводы, вы воспользовались своим, а это некий глубинный аспект вашего художественного вкуса.)
Отметьте: если вам удалось раздать эти оценки, это значит, что у вас есть предпочтения. Поразмышляйте над тем, есть ли (наверняка есть) связь между этими предпочтениями и вашим врожденным чувством голоса, то есть того, на что вам предстоит полагаться в каждой фразе своей карьеры.
Можно расширить это упражнение: создайте свой «перевод». Составляющие просты: некие белые плетеные кресла по-особенному отражают свет, располагаясь при этом среди неких дорожек, вдоль которых имеются деревья и/или кусты. Как бы вы с этим разобрались? Если составляющие неизменны, вам нужно лишь подыскать наилучшее взаимное расположение их на ваш вкус – то есть применить (свой) голос.
Попробуйте.
А теперь задайтесь вопросом: пока я составлял(а) свой вариант, что я чтил(а)? То есть на что полагался(-лась)? Как я «выбрал(а)» этот вариант?
Выполняя это упражнение, сам я о себе понял вот что: ум первым делом берется просто обустроить данные. Я обнаружил, что подыскиваю глагол, чтобы избежать страдательного залога – «Белые плетеные кресла расставлены среди…» А потому «белели» будет у меня краеугольным камнем предложения. «Белый» – это важно (контраст с обильной зеленью вокруг). Я зрительно представил себе эту сцену. «Белели плетеные кресла» – получается хорошо, такая фраза позволяет увидеть представленный в ней предмет. Итак: «Плетеные кресла белели…» А затем возник вопрос: что позволило креслам белеть? Я уж было собрался схватиться за это (они белели «среди зелени, ветвей, листвы и низко висевших усиков», но (1) это несколько больше того, что Бабель, кажется, собирался сказать, и (2) не укладывается оно; слишком хлопотливо (перебор слов), а прибытка мало. Картинка дается с трудом, а фраза перегружена. Лучше сокращать убытки и убираться из этой фразы, пусть читатель видит хотя бы просто БЕЛОЕ и ЗЕЛЕНОЕ.
Итого:
«Плетеные кресла белели в зелени».
Однако мой отклик на эту фразу: «Хм, о какой зелени речь?»
«Плетеные кресла белели, расставленные на густо заросшей аллее».
Хм-м. Не вполне.
О том, как эти кресла размещаются, нам ничего не известно (как неизвестно, сколько их там), но меня тянет написать что-то такое: «Три белых плетеных кресла, обращенных примерно в одну сторону, рассеянно смотрели в окружавшие их заросли, словно замышляя побег».
Такая фраза будет чужеродной в рассказе Бабеля, где это маленькое описание – часть более пространного пассажа, цель которого подчеркнуть, что персонаж – мальчишка из бедняцкой семьи – посещает дом богатого одноклассника, и его потрясает роскошь этого дома.
И вот тут мы добираемся до ключевой точки этого упражнения. Забудьте, что эта фраза взята из рассказа Бабеля, и вылепите ее наилучшим образом. Это новое предложение, просто само по себе, тут же начнет надиктовывать новый рассказ, то есть рассказ, в котором эта фраза будет осмысленна.
Иначе говоря, наш стиль (который мы нащупываем посредством радикального предпочтения, отыскивая, что для нас «весело», «круто» или «восторг») воплощается во фразе, а эта фраза несет в себе ДНК рассказа.
«Три белых плетеных кресла вглядывались в джунгли домашних растений, расставленных вокруг, – словно замышляли побег».
Если в раму этой картины вступит какой-нибудь человек и усядется в кресло, он окажется в мире, напитанном «жаждой побега». Это поможет нам решить, кто он, этот человек. Возможно, он желает сбежать, а может, он тот, кто сбежал только что. Но он не будет – уже не сможет быть – кем угодно. Он тот, кто вошел в рассказ, где витает мысль о побеге, а потому человек этот свободен уже не полностью.
Я бы хотел начать с благодарности Энди Уорду, переменившему мою жизнь и мое писательство своей тихой мудростью, дзэнской точностью и щедрым мировоззрением. И мне известно, что я лишь один из многих писателей, кого он вот так поддержал, кому своим неутомимым воодушевлением и заступничеством помог воплотить лучшую свою художественную самость.
Сердечная благодарность моя Эстер Ньюберг, моей агентессе и дорогой подруге – за ее веру в меня и за то, что она всегда представляет меня так же, как я представлял бы себя сам, но с бо́льшим задором, щедростью и воображением аж с 1992 года, что невероятно.
Спасибо и Бонни Томпсон, она – Майкл Джордан в корректуре, благодаря ей книга стала лучше очень много где и в чем.
Особенно благодарен я моей дорогой жене Поле и нашим дочерям Кейтлин и Алене, тому, как мы были и остаемся семьей, живя, разговаривая и мечтая так, словно между литературой и жизнью нет разницы, будто приверженность первой способна улучшить вторую.
За бесценную помощь, пока я писал эту книгу, спасибо: Вэлу Винокуру, Михаилу Иосселю, Джеффу Паркеру, Алине Паркер, Полине Барсковой, Любе Лапиной, Яне Тюльпановой и Валерию Минухину. Спасибо и Лисе Нолд – за переформулировку и дар той цитаты Эйнштейна; Джону Финку за историю о Фросте; Линде Бэрри – за ее посещение Сиракьюс много-много лет назад; Эрике Хэбер – за давний, потрясший меня визит на занятия, который я никогда не забуду и на который опирался в этой книге, особенно в очерке о Гоголе; Джонатану Ди – за то, что показал мне цитату из Кундеры, которую я привел в очерке о «Хозяине и работнике».
Я бы хотел
