русском бойфренде-поэте. Какая досада, говорила она, что у него такое обычное имя – Деннис (по-английски с двумя «эн»), а не Владимир или, по крайней мере, Владивосток. То есть Эмили Мортимер продемонстрировала знание русского языка, который она изучала в Оксфорде и, надо думать, усовершенствовала в Москве, куда она не раз приезжала. Правильно видит русские слова: Владимир владеет миром, а Владивосток – по крайней мере востоком.
И точно ту же историю рассказал сам Денис Новиков в одном своем радиоэссе, когда жил в Лондоне. Этот его текст называется «Что в имени тебе моем».
И. Т.: В фейсбуке есть фото: Денис Новиков и Бродский с женой Марией сидят на скамейке в парке имения Эмили Мортимер, это она снимок сделала. Ее отец – очень известный английский адвокат и, как видно, землевладелец.
Б. П.: Да и сама Эмили, надо полагать, не нищая. Не бесприданница. И как жаль, что кончился их роман – такая бы вышла хорошая пара. Да дело не в том, что хорошая, – символическая. Россия и Запад в любовном единении. Виделась в этом какая-то прекрасная, высшего смысла возможность.
Денис Новиков явил снова – городу и миру – этот вечный русский сюжет. И это не личная трагедия, а национальная. Большая тема, явленная в остро выразительной личной форме, – это и есть гений.
И. Т.:
Начинается проза, но жизнь побеждает ее,
и поэзия снова, без шапки, без пуговиц двух,
прямо через ограду, чугунное через литье,
нет, не перелезает, но перелетает, как дух.
Улыбается чуть снисходительно мне Аполлон,
это он, это жизнь и поэзия, рваный рукав,
мой кумир, как сказали бы раньше, и мой эталон,
как сказали бы позже, а ныне не скажут никак.
Б. П.: Этот «рваный рукав» здесь гениален. Поэзия – рваный рукав. Ну да, это поэт через решетку перелезал. Вот такими лишними вроде словами и живет поэзия, необязательными ассоциациями. Лишнее – необходимо.
И. Т.: А все-таки видят какую-то причину столь ранней кончины молодого еще тридцатисемилетнего человека?
Б. П.: Да говорят, конечно, – глухо, но в то же время вполне понятно. Какие-то «субстанции» поминают. Да и классические дары присутствовали – водка. Но тут впору другой вопрос задать, а отчего эти субстанции потребовались? Это же не причина была, а следствие, как всегда, в таком деле.
Тут другой сюжет есть, несомненно, присутствует. Любому поэту грозит одна экзистенциальная опасность: что дар пропадет, стихи не будут писаться. И такое случается. Я знаю выдающегося петербургского поэта, который семь лет не писал. Но выдержал, дождался нового прилива. Снялась ладья с мели. Громада двинулась и рассекает волны. А Денис Новиков не дождался. И умер оттого, что перестал писать стихи.
Они его покинули. И не помогли ни Англия, ни Россия.
Не меняется от перемены мест,
но не сумма, нет,
а сума и крест, необъятный крест,
переметный свет.
Ненагляден день, безоружна ночь.
а сума пуста,
и с крестом не может никто помочь,
окромя Христа.
Крест остался тот же, вечный русский крест. Но какой же русский возропщет на судьбу?
И. Т.:
Быть на болоте куликом,
нормальным Лотом,
быть поглощенным целиком
родным болотом.
Повсюду гомики, а Лот
живет с женою;
спасает фауну болот,
подобно Ною.
Сей мир блатной восстал из блат
и прочих топей,
он отпечатан через зад
с пиратских копий,
но не хулит – хвалит кулик
и этот оттиск.
Ответ Сусанина велик,
что рай болотист.
Б. П.: А теперь разрешите, Иван Никитич, я и сам в рифму выскажусь: посильное приношение памяти Дениса Новикова:
Москва, как известно, заходит с носка,
и бьет, и валяет, и гложет тоска,
но с лучшей из прочих Эмилий
меняешь ты версты на мили.
Актерка, позерка, нестриженый куст,
английское слово сорвавшая с уст,
в отличье от Сартров и Хейзинг
и «лавли» она, и «эмейзинг».
Мы русские все же: абзац и восторг!
Владычат Владимир и Владивосток.
Денис по-английскому Dennis —
куда я от этого денусь?
В какой из обителей чуждой страны
решил ты, родимый, вернуться на ны,
и связь с иностранкою Музой
предстала ненужной обузой?
От карего ока чужих кареок
спеши-торопись-заполняй бегунок.
Поющему дело за малым —
свободно сгореть самопалом.
Свобода пронзит не мечом, так лучом,
но радиоволнам Земля нипочем —
и вот без Россий и без Англий
в эфире ширяется ангел.
Я сам ведь такой же, такой же я сам,
почти что доверившийся небесам
и так же, подобно ребенку,
в кустах потерявший гребенку.
Б. П.: Давно уже вышел интересный комментарий к романам Ильфа и Петрова, написанный известным литературоведом и историком литературы Юрием Константиновичем Щегловым. Я в свое время как-то прошел мимо него, не прочитал вовремя, но недавно обнаружил его электронный вариант в сети – и зачитался. Книга изумительная, от нее не оторваться. Вы погружаетесь в атмосферу любимых романов, как бы заново их перечитываете, но при этом с «увеличительным стеклом». Впечатление, что вы с известными издавна героями в жизни встретились и всю их подноготную теперь узнали – настолько богат реальный комментарий, сделанный исследователем. Книги опрокинуты ко времени, в котором происходит их действие, реальный жизненный фон усматривается, и от этого возникает какая-то сверхплановая глубина.
Маленький пример: в «Двенадцати стульях» пишется, что утром к Дому союзов стекаются работающие в этом громадном здании люди, и среди них некие бронеподростки. Что такое? Какие броне-подростки? Не метафора ли это? Нет, реальность двадцатых, нэповских еще времен: это, оказывается, молодые люди с шестнадцати до двадцати лет, для которых в тогдашних условиях безработицы бронировались на предприятиях и в учреждениях рабочие места. И вот такие пояснения даются чуть ли не к каждой фразе знаменитых романов.
И второй слой комментариев – уже чисто историко-литературный.
