успехом пользуется она у зрителя — ведь даже года два назад такая пьеса могла идти только на дневных представлениях или для избранной публики.
Сейчас я почти не бываю в театре, хотя читаю все пьесы, которые могу раздобыть. Я не бываю в театре потому, что мысленно всегда могу поставить спектакль куда лучше, чем тот, что увижу на сцене. Мне это интереснее, и никто не мешает. Никто не чихает во время полюбившихся мне эпизодов. Не хожу я и на собственные пьесы; с тех пор как они начали ставиться, я видел лишь три из них. Дело в том, что я вырос практически в театре, за кулисами, и знаю технику актерской игры. Я знаю, что делает в театре каждый — от осветителя до рабочего сцены. Так что мне видно, как действует весь этот механизм, если только пьеса не поставлена совершенно блестяще и актеры бесподобны. Кроме того, всякий раз, когда я смотрю свою пьесу, я вхожу в каждую роль и переживаю происходящее на сцене так сильно, что к концу спектакля бываю как выжатая мочалка.
1924 г.
ПИСЬМО В КАМЕРНЫЙ ТЕАТР
Побывав на ваших спектаклях «Страсти под вязами» и «Крылья даны всем детям человеческим», я испытываю чувство изумления и глубочайшей благодарности. Робко признаюсь, что я шел в театр не без тайных опасений. Я не сомневался в том, что ваша постановка будет превосходна сама по себе, артистично задумана и осуществлена. Я не мог сомневаться, ибо хорошо знаю репутацию Камерного как одного из самых прекрасных театров Европы. Но я боялся, что во время труднейшего процесса перевода драмы на другой язык, перенесения в другую обстановку внутренний ее дух, то неуловимое существенное качество, которое есть сердцевина произведения и потому так дорого автору, может быть искажено или утрачено в силу вполне понятных препятствий.
Отсюда мое изумление и благодарность, когда я посмотрел спектакли—они доставили мне радость, потому что они так верны духу моих пьес. И не только это! Созданные вашим режиссером, Александром Таировым, эти постановки отмечены редчайшим среди режиссеров даром—творческим воображением! Игра г-жи Коонен и других выдающихся членов вашей труппы тоже проникнута этим редчайшим среди актеров даром—творческим воображением!
Театр творческого воображения всегда был моим идеалом. Видеть свои пьесы, поставленные таким театром, всегда было моей мечтой. Камерный театр мечту превратил в реальность. Я никогда не забуду полученного впечатления и всегда буду благодарен за него, за честь познакомиться с вами, за ваш теплый, дружеский прием. И самым приятным было чувство, что, несмотря на языковые барьеры, все вы нашли во мне—так же как и я в вас—родственную душу, что мы будто давно знаем друг друга, что нас соединяет. старая испытанная дружба — нет, товарищество!—и любовь к высокому театру.
Камерному театру моя благодарность, мое восхищение, моя привязанность!
Пусть сбудутся ваши мечты!
Ваш друг Юджин О'Нил
2 июня 1930 года.
РОМАН БЕЗ РЕКВИЗИТА
Роман уже так давно завален реквизитом, что в нем не повернуться; Мы настолько успели привыкнуть к тому, что реквизитор то и дело мелькает на страницах книги, нам столько раз говорили об исключительной важности всей этой бутафории, что мы готовы всякого наблюдательного человека, тем более если он обучен грамоте, зачислить в романисты, причем последнее требование часто расценивается как необязательное.
Начиная разговор о романе, надо прежде всего оговориться, имеется ли в виду развлекательный жанр или произведение искусства, ибр в них преследуются совершенно разные цели и достигаются они совершенно разными способами. Никто ведь не требует, чтобы яйцо на завтрак или утренняя газета несли на себе отпечаток вечности. К роману, изготовленному на потребу всем и каждому, следует относиться точно так же, как к дешевым мылу, духам или мебели. Хорошая выделка ни к чему, когда вещь предназначена для очень широкого круга людей, которые гоняются не за качеством, а за количеством, не за тем, чтобы это «носилось», а за разнообразием, когда одну вещь сменяет другая, которая в свою очередь, так же быстро придя в негодность, без сожалений выбрасывается. Не станет же кто-нибудь всерьез утверждать, что стоит завалить витрины «Вулворта» * греческими статуэтками, но но десять центов за штуку, как обыватели начнут расхватывать их так же бойко, как раскрашенные фигурки индейцев? Одно дело развлечение, другое дело наслаждение предметом искусства.
Всякий истинный художник знает, что «наблюдательность» и «умение описать» составляют лишь наиболее грубые орудия в его техническом арсенале. Без них ему, понятно, не обойтись, но вместе с тем ему хорошо известно, что самые банальные писатели наделены нередко великолепной наблюдательностью. Сказал же Мериме в своем замечательном очерке о Гоголе: «В конце концов, искусство выбрать одну краску из того бесконечного многообразия, которое являет нам природа, куда сложнее, нежели умение прилежно разглядеть все эти краски и точно передать их».
Существует распространенное заблуждение, будто «реализм» состоит исключительно в том, чтобы заносить в реестр огромное число окружающих предметов, объяснять суть механических процессов, методов управления фабриками и различными отраслями, ну и, конечно, в том, чтобы долго, в мельчайших подробностях описывать всевозможные чувства. Но разве реализм не есть в первую очередь отношение писателя к своему материалу, некий скрытый намек на то, с какой готовностью и прямотой берется он—именно берется, а не выбирает—за
