учителя написал небольшой сборник из 6 сатир. Юноша, еще неопытный и мало знакомый с реальной жизнью, он смотрит на окружающее с высот «стоической морали». Он хочет возродить в Риме жанр сатиры, представленный Луцилием и Горацием. Свою первую сатиру он посвящает литературным вопросам, направляя ее против бездарных подражателей классической римской поэзии, создателей ученых мифологических поэм:
Пишем мы все взаперти — кто стихами, кто вольною речью, —
Выспренне так, что любой запыхался б и самый здоровый.
(Пер. Ф. А. Петровского)
Дальнейшие сатиры посвящаются вопросам об истинной религии, о необходимости самопознания, о том, что к истинной свободе ведет только философская мудрость. Сатира в его руках сближается с философской диатрибой и, по примеру Горация, он часто прибегает к диалогической форме. Избегая открытых политических выпадов, он дает подчас острые зарисовки своих современников: дилетантствующих богачей, с упоением читающих свои поэмы, возлежа на ложах из лимонного дерева, невежественного центуриона, самодовольно утверждающего, что он может и сам прожить своим умом, без помощи философов, или мнительного старика, боящегося смерти, но жадно вкушающего яства на пышных пирах.
Восставая против эпигонов классической литературы, в то же время осуждая и «новый стиль», он создал своеобразный «новый стиль навыворот», жонглируя необычными словами, ища новых, не стершихся еще метафор и определений.
В результате его язык оказывается необычайно трудным, многие строки напоминают своеобразные ребусы и требуют от читателя напряженной мысли:
Ни губ не полоскал я в роднике конском,
Ни на Парнасе двувершинном мне грезить
Не приходилось, чтоб поэтом вдруг стал я.
Я геликонских дев с Пиреною бледной
Предоставляю тем, чьи лики плющ цепкий
Обычно лижет: сам же, как полунеуч,
Во храм певцов готов нести стихи эти.
(Пролог к сборнику. Пер. Ф. А. Петровского)
Под «конским родником» имеется в виду источник Гаппокрена, посвященный Музам. Персии, очевидно, хочет сказать, что не принадлежит к числу поэтов, считавших, что они одарены богами. Он смеется над «выспренностью» эпических певцов, но сам впадает в другую крайность.
Этот искусственный, нарочито темный стиль Персия уже в древности вызвал необходимость обширных комментариев, некоторые из которых дошли и до нас.
Одним из значительнейших произведений этого же периода был дошедший до нас лишь в отрывках роман «Сатирикон» (или «Сатиры»), принадлежащий некоему Петронию.
Об авторе нет никаких сведений, но Тацит в своем историческом труде «Анналы» рассказывает об одном аристократе, приближенном Нерона, «проводившим день во сне, а ночь в наслаждениях», ставшем любимцем императора. Обладатель утонченного вкуса, изобретатель изысканных наслаждений, он стал «арбитром изящества» при дворе, и «император находил удовольствие только в тех излишествах, которые получили одобрение Петрония». Тацит описывает также смерть этого приближенного Нерона, обвиненного, как Сенека и Лукан, в участии в заговоре Писона.
Он не спешил расстаться с жизнью и перерезав вены, то перевязывал их, то снова открывал; он беседовал с друзьями не на серьезные темы и не для того, чтобы прославиться твердостью духа. Он слушал не рассуждения о бессмертии души или о философских истинах, а чтение легкомысленных стишков... Он поел, затем уснул, и его смерть, в действительности вынужденная, была похожа на естественную.
(Тацит. «Анналы». Пер. П. М. Бобовича)
Общий тон «Сатирикона», свойственная автору ирония, скептицизм и презрительная усмешка как нельзя более подходят к характеру Петрония, мастерски обрисованному Тацитом. По-видимому, этот первый в европейской литературе роман [140] принадлежит этому приближенному Нерона, утонченному, несколько циничному аристократу.
Произведение написано в форме «Менипповой Сатиры», с типичным для этого жанра чередованием прозы и стихов. Главный герой Энколпий — бродяга и преступник, проводящий свою жизнь в странствиях по городкам Италии, ночующий в притонах, встречающийся с самым разнообразным людом: рабами, вольноотпущенниками, гетерами, параситами, моряками. Вместе со своим спутником, мальчиком Гитоном, он попадает в различные переделки. Таким образом, материал произведения почерпнут из быта низов римского общества. При этом автор является сторонником откровенно-натуралистического показа жизни. Свою художественную манеру сам он характеризует таким образом:
Что вы, наморщивши лбы, в лицо мне вперились, Катоны,
И осуждаете труд новый своей простотой?
В милом рассказе моем веселая прелесть смеется,
Нравы народа поет мой безмятежный язык.
Кто не изведал любви? Кто неги Венеры не знает?
Кто запретит согревать в теплой постели тела!
Сам отец Эпикур, в искусстве истины мудрый,
Жизни великую цель в этом нам видеть велит.
(Пер. Н. В. Вулих)
Петроний утверждает, таким образом, что является сторонником эпикурейской теории наслаждения (в ее вульгарном истолковании), которой он следовал, вероятно, и при дворе Нерона, выступая в качестве «арбитра изящества».
От своеобразного и яркоталантливого «Сатирикона» до нас дошла только незначительная часть. Извлечения начинаются с 14-й книги и не доходят до конца повествования.
Единственный полностью сохранившийся эпизод посвящен пиру Тримальхиона. Петроний одарен острой наблюдательностью и концентрирует свое внимание на самых существенных, с его точки зрения, явлениях действительности. Таким существенным фактом представляется ему выдвижение вольноотпущенников, наживающих громадные богатства и начинающих играть большую роль в жизни общества. Изысканный аристократ и ценитель изящного, он с презрением и ненавистью относится к грубости, невежественности и вульгарным вкусам этих бывших рабов. Он изображает их с убийственной иронией, воспроизводя в романе даже речь этих людей, изобилующую вульгаризмами, грубыми словечками и пошлыми сентенциями. Хозяин пира, на который попадает Энколпий, бывший раб, сирийский мальчик, ставший любимцем господина. Он получил свободу и сказочно разбогател. По словам одного из гостей, владения Тримальхиона «даже коршуну не облететь». Этот богач не злобен, скорее даже добродушен и не лишен природной сметливости, но все, что он делает, безвкусно, грубо и обнаруживает его глубокое невежество и тщеславие.
Мы наслаждались этими прелестями, когда появление Тримальхиона, которого внесли на маленьких подушечках под звуки музыки, вызвало с нашей стороны несколько неосторожный смех. Скобленая голова высовывалась из ярко-красного паллия... на мизинце левой руки красовалось огромное позолоченное кольцо, на последнем же суставе безымянного, как мне показалось, настоящее золотое... чтобы выставить напоказ другие драгоценности, он обнажил до самого плеча правую руку, украшенную золотыми запястьями. «Друзья, — сказал он, ковыряя в зубах серебряной зубочисткой...»
(Пер. Б. Ярхо)
Гости, пирующие с Тримальхионом (самое имя его значит «трижды противный»), такие же невежественные простолюдины, как и он сам; среди них разорившийся гробовщик Юлий Прокул, вольноотпущенник Дама, любящий выпить и хорошо
