или создавая образ по каким-то воспоминаниям о разных людях, писатель может представить его себе вместе с общими и индивидуальными чертами, но не может представить себе этих черт в отдельном, изолированном от человека виде. Поэтому писатель и не может комбинировать своего героя из каких-то как бы заранее отобранных черт. Писатель должен хорошо знать человека, глубоко понимать его, чтобы правильно изобразить его, правильно передать его характер. Это ему удаётся, когда он видит этого человека в своём воображении, как живого. Если же не видит, то тут не поможет никакое разнимание на отдельные чёрточки, никакие комбинации из этих чёрточек. Ведь чтобы составить правильную комбинацию целого, надо знать, что представляет собой это целое. Но если знаешь – нет нужды в комбинировании. Такое комбинирование обычно ведёт лишь к созданию фальшивых, надуманных схем, так как к нему прибегает лишь тот, у кого не хватает знания жизни.
Если типическое, как указывает в своей книге А. Цейтлин, немыслимо без наличия «специфических, частных и единичных признаков», если типический образ, тип – это единство общего и индивидуального, то и каждый встреченный в жизни типический представитель – тоже единство общего и индивидуального, и даже больше того, каждый человек – это единство общего и индивидуального. В каждом человеке можно найти черты общие, родственные другим людям, точно так же, как в каждом человеке можно найти и нечто индивидуальное, отличающее его от других людей.
Но если всё дело в том, чтобы изобразить общее и индивидуальное в человеке, то придётся признать, что, отразив общие и индивидуальные черты, присущие любому человеку, мы получим типический образ, типический характер. В таком случае пропадает разница между типическим и нетипическим, индивидуальным. Получается, что типические характеры создаёт не жизнь, а писатель, что, конечно, неверно.
Художественный тип, тип в литературе – это изображённый писателем сложившийся в жизни тип, типический представитель той или иной, объединённой по какому-то признаку, группы людей. Независимо от того, берёт ли писатель этот тип целиком из жизни или находит не полностью удовлетворяющую его модель, которую дополняет недостающими штрихами, или воспроизводит его по отложившимся в его памяти впечатлениям об отдельных, но сходных в чём-то людях, и в том, и в другом, и в третьем случаях – это тип, существующий в жизни, тип, созданный жизнью, жизненными обстоятельствами. И именно это в нём важно, а не то, что он единство общего и индивидуального, не то, что он может быть создан путём разложения на отдельные чёрточки и последовательного сложения этих чёрточек в обратном порядке.
Любой образ – и типический, и индивидуальный (а оба они имеют место в художественном произведении) – состоит из общих и индивидуальных черт, но типический образ, в отличие от индивидуального, – это изображение человеческого типа, типического характера, возникшего в жизни, созданного самой жизнью, а следовательно, и отражающего какую-то жизненную закономерность.
9. Типизация и преувеличение (заострение)
В нашем литературоведении типизация обычно рассматривается не только как обобщение и индивидуализация, но и как художественное, то есть сознательно допускаемое в искусстве преувеличение. Продолжая разговор о типическом, А. Цейтлин пишет в своей книге: «В явлении типизации проявляется одна из самых характерных особенностей творчества – художественное преувеличение. Как писал Достоевский, «Подколесин в своём типическом виде, может быть, даже и преувеличение, но отнюдь не небывальщина… В действительности женихи ужасно редко прыгают из окошек перед своими свадьбами, потому что это, не говоря уже о прочем, даже и неудобно. Тем не менее сколько женихов, даже людей достойных и умных, перед венцом сами себя в глубине совести готовы были признать Подколесиными. Не все тоже мужья кричат на каждом шагу: “Tu l’a voulu, Qeorge Dandin!” [12] Но, боже, сколько миллионов и биллионов раз повторялся мужьями целого света этот сердечный крик после их медового месяца, и, кто знает, может быть, и на другой же день после свадьбы». В реальной действительности все эти Жоржи Дандены и Подколесины лишены художественной концентрации: люди этого типа в жизни – «снуют и бегают перед нами ежедневно, но как бы в несколько разжиженном состоянии». Искусство сгущает, преувеличивает и тем самым придаёт этим явлениям художественную выразительность.
Если рассматривать Подколесина как слабовольного, нерешительного человека и если при этом считать, что тип нерешительного человека включает в себя только черты общие всем поголовно нерешительным людям, то Подколесин, действительно, – нечто из ряда вон выходящее, нечто преувеличенное против нормы. Однако ж типический образ включает в себя не только общие черты, но и черты индивидуальные (это доказывает и сам А. Цейтлин). Подколесин действительно был человек слабовольный, колеблющийся, неспособный быстро прийти к какому-нибудь определённому решению, и это то, что было в нём общего со всеми остальными слабовольными людьми. Но то, что его робость могла доводить его чуть ли не до состояния невменяемости, – это была его индивидуальная черта. Можно согласиться, что черта эта редкая, случай, который произошёл с ним, исключительный, однако ж, как правильно указывает Достоевский, не небывальщина. Такие случаи хотя и редко, но бывали. Могло произойти даже что-нибудь и похуже.
Если Гоголь имел право изображать в своём герое не только общие, но и индивидуальные черты, то Подколесин – вовсе не преувеличение. Гоголю нечего было сгущать и преувеличивать в своём герое для придания ему художественной выразительности, потому что он выхватил его из гущи жизни не из числа тех, которые бегали ежедневно по улице «как бы в несколько разжиженном состоянии», а из числа тех, которые по целым дням валялись у себя дома на диване в достаточно сгущённом состоянии, то есть взял то явление, которое ясно говорило само за себя. Этот тип именно в таком своём выражении, во всех своих общих и индивидуальных чертах, наиболее полно отвечал замыслу Гоголя, поэтому и был взят им для пьесы, хотя судьба его была и не типична для многих робких людей, а крайне индивидуальна.
Обобщённый образ, включающий только общие черты характера, черты, присущие большинству отдельных представителей того или иного типа людей, – это нечто дюжинное, среднее, среднеарифметическое, ещё мало говорящее о тех типических обстоятельствах, которые вызвали этот тип к жизни. Тип в своём крайнем (индивидуальном, если так можно сказать) выражении иногда больше интересует писателя, так как гораздо больше и убедительней говорит о вызвавших его к жизни обстоятельствах. Писатель часто отдаёт предпочтение именно такому типическому представителю, но он не грешит против правды, ничего не преувеличивает, если не выдаёт своего героя за нечто распространённое, среднеарифметическое, поголовное. Такие яркие типы, как гоголевские Плюшкин, Хлестаков, Собакевич, – это характеры в
