Как отмечает Виктор Каради, две трети выпускников Института этнологии продолжают свои литературные штудии, и только треть – научные (См.: Karady V. Le problème de la légitimité dans l’organisation historique de l’ethnologie française // Revue française de sociologie. 1982. № 1. P. 34).
Выше мы указывали на «реакцию» hommes de lettres перед лицом экспансии социологии Дюркгейма и демократизации университета в целом. Этих же рамок придерживаются не только Ж. Сапиро, на которого мы ссылались, но и весь круг исследователей, вдохновленных социоанализом Бурдье. См.: Sapiro G. Défense et illustration de «l’honnête homme». Les hommes de lettres contre la sociologie // Actes de la recherche en sciences sociales. 2004. № 153. P. 11–27.
Как уже было в случае сопоставления традиции футуризма и Лефа с немецким переходом от экспрессионизма к Новой вещественности / Баухаусу. См. предыдущую главу.
Третьяков С. Продолжение следует. С. 4.
Предельно широкая юрисдикция, по версии мадам де Сталь, датируемой 1800 годом, включала «les écrits philosophiques et les ouvrages d’imagination, tout ce qui concerne enfin l’exercice de la pensée dans les écrits, les sciences physiques exceptées» (Staël G. de. De la littérature considérée dans ses rapports avec les institutions sociales [1800] // Gallica – la bibliothèque numérique de la Bibliothèque nationale de France // [URL]: https://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k10400965 (дата обращения: 10.01.2021). См. подробнее: Rancière J. La parole muette: essai sur les contradictions de la littérature. Paris: Hachette, 1998. P. 43–52.
Причем если за альянс sciences и lettres обычно выступали – с обеих сторон баррикад – просветительски настроенные французы, то романтическим и антипросветительски настроенным поэтом чаще оказывался немец, что определяет специфику национальной картографии интеллектуального поля вплоть до интересующего нас момента 1920–1930-х. См. об этих национальных особенностях: Lepenies W. Between Social Science and Poetry in Germany. Р. 117–143.
Так, согласно последнему, если «история заслуживает статус науки» (mérite réellement le nom de science), то это потому, что она основана на фактах и «отказывается от общих идей, литературных фантазий, обязанных шарму воображения» («Les idées générales y abondent <…>, seulement ce ne sont pas des fantaisies littéraires, inventées en un moment au caprice et pour le charme de l’imagination <…> ce sont des généralisations de faits lentement et rigoureusement établies». – Monod G. Introduction. Du progrès des études historiques en France depuis le XVIe siècle // Revue historique. 1876. Т. 1. № 1. P. 29; цит. по: Debaene V. L’adieu au voyage. P. 33).
По мнению Дебэна, журнал Documents был как раз такой сложнопредставимой точкой конвергенции сюрреализма и позитивизма («le lieu de convergence de l’avant-garde et de la science, du „surréalisme“ (au sens large) et du „positivisme“». – Debaene V. L’adieu au voyage. P. 140).
Ср. нашу гипотезу о том, что «приемы ленинской речи», исследовавшиеся формалистами в «ЛЕФе», возмещали несовершенство звукозаписывающей и транслирующей техники. См. главу «Радиооратор, расширенный и дополненный».
Наука «списывает» из ученых в писатели тех своих, как правило, весьма недавних предшественников, кто оказывается ее прошлым (или, точнее, предысторией) и вместе с тем «бессмертной» противоположностью. См. подробнее о Кювье, дисквалифицирующем Бюффона на основании его избыточного обращения к ресурсам стиля и воображения, в: Lepenies W. Transformation and Storage of Scientific Traditions in Literature // Literature and History / Ed. by L. Schulze, W. Wetzels. Lanham: University Press of America, 1983. P. 37–63; а также эссе «Наука и литература: вражда языков, обмен идеями» в ЛП.
Строго говоря, в такой ставке на совершенно неизменную «человеческую природу» литературное высказывание заблуждается, но к этому, в свою очередь, опять же оказываются внимательны гибридные гуманитарно-эмпирические науки, вроде появляющейся в XX веке исторической антропологии, как раз настаивавшей на эволюции ментальности, аффектов, поведения и других «антропологических фактов». См.: Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования: В 2 т. М.; СПб.: Университетская книга, 2001; а также: Verhaltenswandel in der Industriellen Revolution. Beiträge zur Sozialgeschichte / Hg. von A. Nitschke. Stuttgart: Kohlhammer, 1975.
Наряду с ЛФ мы подразумеваем здесь и близкие к ней проекты «Фабрики литературы» Платонова и «новой прозы» Шаламова (который будет проанализирован в последней главе). Платонов в эссе «Фабрика литературы» колеблется между утверждением своеобразия литературного труда, существующего вне логики технического прогресса, с одной стороны («Куда ушла литература от Шекспира по качеству? Конечно, сейчас пишут о слесарях, а не о сыновьях королей, но это, т. ск., „количественный“ признак, а не качественный»), и восхищением специалистами параллельных рядов – с другой («Побеседуйте с каким-нибудь инженером, большим строителем и организатором, а затем поговорите с прославленным поэтом»). Более того, Платонов преклоняется не только перед наукой, но и перед фордистским типом производства и пеняет именно на низкотехнологичность писательского труда («Литераторы до сих пор самолично делают автомобили, забыв, что есть Форд и Ситроэн»). В конечном счете он предлагает синтез двух этих разрывающих его логик: «Если бы то же [что и в области накопления технических усовершенствований] случилось и в литературе, то современный писатель писал бы лучше и больше Шекспира, будучи 1 % от Шекспира по дару своему. Надо изобретать не только романы, но и методы их изготовки» (Платонов А. Фабрика литературы: Литературная критика, публицистика // Он же. Собр. соч.: В 8 т. М.: Время, 2011. Т. 8. С. 48). Это практически дословно предвосхищает тезисы Беньямина в «Авторе как производителе» о необходимости технических инноваций вместо духовных откровений. См. подробнее о модели литературного производства у Платонова в: Арсеньев П. От словотворчества к словостроительству.
Нельзя не учитывать и всю ее собственную близость к литературе и политике республиканского толка. Ср.: Car s’il y a un héritage que l’ethnologie française reprend à la sociologie durkheimienne, c’est bien celui-là: le social est mental (Debaene V. L’adieu au voyage. P. 39). См. подробнее об этой связи выше – в главке «От дяди к племяннику».
Такое межвоенное представление о «мнемонической» способности литературы происходит из теории Малларме: la version élargie de la théorie mallarméenne de la suggestion poétique <…> domine tout l’entre-deux-guerres (Philippe G. Sujet,
