синтез); у Блока ж: “Прекрасная дама” (иль — теза), “плюс” мир “Незнакомки” (антитезис) равны — России: в момент революции» [101].
В главе «Междупланетный шахматный конгресс» Бендер, вдохновляя Воробьянинова на сбор денег с доверчивых любителей шахмат из Васюков, призывает: «Учитесь торговать!» Это ироническая адаптация эпохального лозунга, который был выдвинут Лениным в связи с переходом к новой экономической политике (в частности, в Политическом отчете ЦК партии на XI съезде 1922 года).
Наконец, в главе «Вид на малахитовую ложу» Бендер пересчитывает милостыню, собранную Воробьяниновым: «Прежде всего — система, — бормотал он, — каждая общественная копейка должна быть учтена». А тем самым он переосмысляет постоянно цитируемые в советской периодике 1920-х годов высказывания Ленина о принципиальном значении «учета и контроля» при социализме: «Учет и контроль — вот главное», по мнению вождя, для «правильного функционирования первой фазы коммунистического общества» («Государство и революция», 1917) [102].
Как видно, великий комбинатор всегда адекватно и уместно цитирует классиков, а пародийность заключается в неожиданной конкретизации — профанной адаптации сакрального применительно к бытовой ситуации.
Ведя полемику с левой оппозицией, авторы «Двенадцати стульев» высмеивали и заявления о предательстве партийным руководством «интересов трудящихся». В главе «Бриллиантовый дым» пьяный дворник Тихон, ностальгически мечтающий в пивной о возвращении «старого режима», спрашивает собутыльников: «Верно говорят, что помещикам землю скоро отдавать будут?» Тема эта — возвращение имущества приехавшим в СССР эмигрантам — и далее развивается дворником.
Здесь Ильф и Петров как бы предлагали читателю вспомнить, во-первых, троцкистскую критику льгот, полученных частными предпринимателями, а во-вторых, сталинскую отповедь. Оппозиционеры интерпретировали предпринимательские льготы как начало «реставрации капитализма», Сталин же заявлял, что на инвективы подобного рода следует «отвечать лишь насмешкой». К примеру, в интервью «Беседа с иностранными рабочими делегациями», опубликованном «Правдой» 13 ноября 1927 года, он иронизировал: «Надо полагать, что Коминтерн и ВКП(б) выдают с головой рабочий класс СССР контрреволюционерам всех стран. Более того, я могу вам сообщить, что Коминтерн и ВКП(б) решили на днях вернуть в СССР всех изгнанных из нашей страны помещиков и капиталистов и возвратить им фабрики и заводы. И это не все. Коминтерн и ВКП(б) пошли дальше, решив, что настало время перейти большевикам к питанию человеческим мясом. Наконец, у нас имеется решение национализировать всех женщин и ввести в практику насилования своих же собственных сестер». В этом контексте тирады пьяного дворника — насмешка над маловерами, всерьез репродуцирующими аргументы троцкистов, причем Ильф и Петров шутят вполне по-сталински.
В главу «Муза дальних странствий», где впервые всплывает «шанхайский» мотив, включена, казалось бы, невинная сцена из поездного быта.
Но пассажиры ничего этого не замечают. Они рассказывают анекдоты. Регулярно, через каждые три минуты, весь вагон надсаживается от смеха. Затем наступает тишина, и бархатный голос докладывает следующий анекдот:
«Умирает старый еврей. Тут жена стоит, дети.
— А Моня здесь? — еврей спрашивает еле-еле.
— Здесь.
— А тетя Брана пришла?
— Пришла.
— А где бабушка, я ее не вижу?
— Вот она стоит.
— А Исак?
— Исак тут.
— А дети?
— Вот все дети.
— Кто же в лавке остался?!»
Сию же секунду чайники начинают бряцать и цыплята летают на верхних полках, потревоженные громовым смехом. Но пассажиры этого не замечают. У каждого на сердце лежит заветный анекдот, который, трепыхаясь, дожидается своей очереди.
Вероятно, однако, что соавторы не случайно зарисовали железнодорожные анекдоты. По свидетельству современников, активизация полемики с троцкистами способствовала росту антисемитских настроений — сверху в ход пустили проверенный «национальный» аргумент. Маневр предсказуемый, учитывая «этническую принадлежность» оппозиционных лидеров — Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева.
В одном из городов Ленинградской губернии драке молодых людей, приведшей к убийству, предшествовал спор по поводу Троцкого: «Он продал нашего Ленина, как Иуда Христа»; в мае 1928 года ЦК комсомола принял постановление «О работе среди фабрично-заводской молодежи», где обращалось внимание на то, что «троцкистская оппозиция нашла в свое время известный отклик среди вновь привлекаемой в производство еврейской рабочей молодежи»; на ленинградской фабрике «Пролетарская победа» рабочего, исключенного из партии за оппозиционные настроения, травили, спрашивая: «Как поживает раввин Троцкий?» [103]
В начале 1926 года Троцкий на заседании Политбюро отправил Бухарину тревожную записку, где обращал внимание противника на то, что среди московских рабочих-партийцев прямо (санкционированно?) поговаривают относительно оппозиционеров: «В Политбюро бузят жиды» [104]. Троцкий имел в виду, что антисемитские настроения в массах провоцируются исполнительными пропагандистами с санкции политического руководства страны. И Беньямин отметил симптомы времени: «…снятие оппозиционных деятелей с руководящих постов. Того же плана: вытеснение евреев, главным образом из среднего звена управления» [105].
Разыграв антисемитскую карту, Сталин, однако, счел нужным тут же подчеркнуть, что вовсе не намерен отступать от идеологии интернационализма. На исходе 1927 года — после ликвидации «левых» — наличие эксцессов в «национальной» области даже осудили официально. Теперь было можно. Следовало только акцентировать, что юдофобские настроения вызваны деятельностью оппозиционеров — сами же виноваты, партия тут ни при чем. Дежурный пропагандист (и — удачно — еврей) Е. Ярославский на XV партсъезде заявил: «Я знаю, что борьба с оппозицией развязала очень много всяких нездоровых явлений. Тов. Сталин совершенно правильно подчеркнул необходимость обратить самое серьезное внимание на борьбу с антисемитизмом, который кое-где имеет корешки» [106].
Официальная пропаганда доказывала, что правительство отнюдь не замалчивает проблему и, конечно, не поощряет проявления антисемитизма, напротив, последовательно и неуклонно искореняет этот «пережиток эпохи царизма», несовместимый с советской идеологией, добиваясь заметных успехов. Вот и в романе «Двенадцать стульев» анекдоты о евреях — такой же малозначимый комический элемент, как и упоминание о привычке железнодорожных пассажиров постоянно есть в дороге.
Отклики на противостояние партийного руководства и оппозиции опознаются и в дальнейшем ходе романа. Например, в главе «Клуб автомобилистов» — среди актуальных событий, составляющих панораму советской повседневности, — есть, разумеется, и внутренняя политика. Газетчики обсуждают «впечатления с пленума». Очевидно, речь идет о пленуме Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала, состоявшемся в мае 1927 года. На этом пленуме обсуждались уже упомянутые апрельские события в Китае, по поводу которых Троцкий и его сторонники жестко критиковали руководство ВКП(б) и Коминтерна, и Сталин произнес речь «Революция в Китае и задачи Коминтерна».
Осенью 1927 года какие-либо надежды «левой оппозиции» рухнули. 7 ноября состоялось грандиозное празднование десятилетней годовщины Октябрьской революции. В этот же день оппозиционеры организовали альтернативную демонстрацию. Однако еще в октябре Троцкого исключили из Исполнительного комитета Коминтерна и Троцкого с Зиновьевым — из ЦК, а в ноябре — после оппозиционной демонстрации — также из партии. На состоявшемся в декабре XV съезде ВКП(б) «левая оппозиция» отреклась от своих лозунгов, съезд принял решение продолжать
