дипломаты, аккредитованные в момент восстания 1825 года при русском дворе, рассматривали случившееся совсем во вкусе Пушкина как «борьбу за власть между троном и знатью». В этом смысле характерно донесение в Англию — одну из самых заинтересованных стран — посланника сэра Эдварда Дисборо:
«Петр I… подчинил дворянство своей твердостью и ужаснул своей жестокостью. Екатерина II управляла им с совершенным мастерством, внушая благоговейный страх. Павел пал его жертвой. От имени Александра оно рассчитывало править. Тем не менее уже в молодости Александр от него отстранился и… был в одно время хозяином своей империи. Будучи пропитан вольнодумными идеями, ростки которых пробились из семян, посеянных в его сознании Лагарпом, он желал подготовить почву для таковых в своей собственной империи… Многие из его офицеров открыто заявили о своей приверженности конституционным учреждениям. К этому разряду относится родовая знать, а также лица, выдающиеся чинами, способностями и богатством… Стало очевидным (Александру, без сомнения, это было известно), что час взрыва приближался быстро…
Николай мог бы казнить мятежных офицеров, или, возможно, сделав некоторые уступки их взглядам, он пришел бы к согласию с родовитой знатью. Возможно также, что он стал бы окончательно ими порабощен… Он показал им штык, и посредством штыка ему придется впредь ими управлять. Индивидуумы, являющиеся членами 150 знатных семей, находятся под арестом… С дворянами он находится в состоянии открытой войны… Офицеры этой армии — это та же самая знать, и если это противостояние будет длиться далее, действующая армия может выродиться в стрелецкое войско» [172]. То есть поднять бунт.
Учитывая нарисованную Дисборо картину, можно сказать, что Наталье Петровне, а в ее лице Голицыным и Чернышевым, была протянута рука. Как она была протянута Пушкину в Чудовом дворце Московского Кремля. Сравнительно мягкое наказание князей Трубецкого и Волконского, которые могли поплатиться головами, но были помилованы, свидетельствовало о том же. Им словно говорили: начнем с чистого листа, но вы будете подчиняться.
Первой не соблюла договор Наталья Петровна — 50 тысяч ассигнациями — явно не то, на что рассчитывал царь. Поминутно не соблюдал его и Пушкин. Что же говорить о целом социальном слое, который желал власти, но был от нее оттеснен?
«Грозный ряд старух»
Теперь понятны та осторожность и почтительность, которые проявляли к княгине Наталье Петровне члены августейшего семейства. Она была для них главой одного из могущественных кланов. А с такими родами и Екатерина II старалась не связываться. Не вставать ни на чью сторону, не участвовать в трениях между фамильными объединениями знати.
В дневнике Николая Павловича, еще в бытность великим князем, отмечены поездки к княгине то на именины, то по торжественным дням. Например, «пешком, с женой, мартовская погода, потом вернулся, чтобы ехать… к Мусташини на праздник» [173]. Наталья Петровна сама то и дело появлялась при дворе, в покоях вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Нигде не выражено отношение к ней — царевич в тот период был человеком закрытым. Но само по себе упоминание ее имени 17 раз за три года свидетельствует о статусе княгини.
Чаще всего ее называли «Princesse Moustach» («Усатая княгиня») или «Fee Moustachine» («Усатая фея»). Опрокидывая эту характеристику, Германн срывается на графиню: «Старая ведьма!»
Именно в качестве главы клана Наталья Петровна «участвовала во всех суетностях большого света» — таково было ее положение, а не просто каприз не желавшей покидать сцену Старухи. Именно по этой причине к ней на поклон везли «всякую девицу, начавшую выезжать в свет, или молоденького офицера, только что надевшего эполеты».
«Она… таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы, — сказано о старой графине в „Пиковой даме“, — к ней с низким поклоном подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался». Зато самой Старухе было чем заняться. Старшее женское поколение дворянских семейств слаживало браки младшего, подбирало подходящие партии, и делалось это как раз во время балов, когда товар показывали лицом. За тем и везли к княгине Наталье Петровне на поклон каждую молодую девушку, начинавшую выезжать, затем и являлся «как по начальству» молодой гвардейский офицер. Среди ее обширного семейства мог сыскаться подходящий кандидат или кандидатка, если, конечно, соискатель сам был родовит и богат.
Пушкин лишь намекнул на эту матримониальную функцию старой графини, потому что ему лично такое поведение старух было очень неприятно. От диктата «тетушек» он сбежал с молодой женой из Москвы в Петербург. Но и здесь были свои карги-законодательницы.
Княгиня Наталья Петровна Голицына. Конец 1820-х — начало 1830-х гг.
Голицына не одобрила кроткой невестки Васильчиковой, но смирилась с ней. В отличие, например, от старухи Екатерины Романовны Дашковой, не принявшей жену сына — слишком неродовита, — до тех пор, пока тот не умер, оставив бедняжку без гроша. На этом фоне властная Наталья Петровна оказалась даже снисходительна — просто шпыняла супругу «Митеньки».
В «Пиковой даме» есть намек на матримониальные функции графини. Томский сообщил бабушке: «Как хороша была Елецкая!» Но услышал в ответ:
«— И, мой милый! Что в ней хорошего? Такова ли была ее бабушка, княгиня Дарья Петровна?..
<…> Мы вместе были пожалованы во фрейлины, и когда мы представлялись, то государыня…
И графиня в сотый раз рассказала внуку свой анекдот».
Елецкие в петербургской повести — столичные жители, Полина блистает на балах. Но если вспомнить неоконченный отрывок «Несмотря на великие преимущества…», то окажется, что фамилия «Рюриковой крови», но обедневшая. «Отцы и братья» княжон Елецких «ныне пашут сами и, встречаясь друг со другом на своих бороздах, отряхают сохи и говорят: „Бог помочь, князь Антип Кузьмич, а сколько твое княжое здоровье сегодня напахало?“» [174]. Значит, одна из веток знатных «хлебопашцев» все-таки поднялась, зацепилась вьюнком за подножие трона, дала поросль. Как такое могло случиться? Кто-то из сыновей попал солдатом в гвардию. «Славный 1762 год разлучил их» с родственниками, оставшимися внизу.
Или один из заговорщиков, какой-нибудь Пассек, взял за себя бедную, но родовитую девушку. Или выдал дочь за «князя Антипа Кузьмича», чтобы потомки обрели звучную фамилию. Все это оставалось за строкой, но было вполне понятно современникам.
Старая графиня хоть и не видит в Полине завидной красоты ее бабушки, но внутренне готова считать подходящей партией для внука. В конце повести Томский все-таки женится на княжне.
Наталья Петровна повелевала, «всеми признанная», семья и весь город «трепетал ее». Дядя поэта — Василий Львович — даже написал в 1819 году торжественные стихи к ее 78-летию. Высокомерная с равными, княгиня порой выказывала
