отталкивающим проявлением сути дворян в «Мертвых душах», может приказывать женщинам и слугам своего хозяйства посвятить себя оказанию гостеприимства другим людям от его имени. Здесь уже не слышно иронии, с которой Гоголь прежде говорил о приеме гостей как о традиции, неразрывно связанной с проявлениями власти и престижа. И даже если Гоголь стремится здесь предложить нечто вроде «абсолютного гостеприимства», о котором Деррида рассуждает как о недостижимом этическом идеале, все же он держится за свою идентичность хозяина дома. Этот отрывок раскрывает один из великих парадоксов гоголевского дара: чем неистовее Гоголь желал, чтобы его дар спас Россию, тем более этот дар превращался в один из объектов созданной им самим пародии.
Как и обещанные второй и третий тома «Мертвых душ», прибежище для странников в гоголевском имении так никогда и не явилось на свет. Но даже если Гоголю в итоге не удалось отдать столько, сколько он желал, его наследие все же определило очертания русской литературы в будущем. Обращаясь к теме денег в «Двойнике» Ф. М. Достоевского, следующая глава исследует один из образчиков этого наследия в виде амбициозного героя, которому недостает светского лоска Чичикова, но который в итоге превосходит его в искусстве фальсификации.
Рис. 7. Фальшивая ассигнация. 25 рублей. Отпечатана во Франции, распространялась армией Наполеона на территории России. Оборотная сторона. Надпись гласит: «Объявителю сей госуларственной (sic!) ассигнации платить ассигнационный банк двадцать пять рублей холячею (sic!) монетою». Два слова написаны неверно, в словах «государственной» и «ходячею» вместо буквы «д» стоит «л». Отпечатанная дата выпуска не подтверждена. Начало 1800-х годов. Черные стрелки, указывающие на ошибки, предположительно добавлены коллекционером М. Быковым, в альбоме которого хранилась ассигнация. Воспроизводится с любезного согласия Гуверовского института. Архив Гуверовского института, коллекция Михаила Быкова, коробка 10
Глава 3
Деньги Достоевского
Деньги растекаются по страницам произведений Достоевского как соединительная материя. От «Бедных людей» и до «Братьев Карамазовых» (1879–1880) они неразрывно связывают персонажей друг с другом и – в более широком масштабе – с общественными и государственными институтами. Переходя в форме жалованья от государства к бесчисленным чиновникам, распределяясь в виде подарков, займов или добычи между родственниками и соседями, деньги оказываются объектом, выпущенным государством в обращение и надежно укрытым в домах или поближе к телу. Деньги – посредник между общественным и личным, материальным и абстрактным, фантазией и повседневностью. Сложная трактовка сущности и роли денег у Достоевского предваряет ключевые тенденции социологии повседневности XX века. Возьмем, к примеру, работу основателя микросоциологии Г. Зиммеля «Философия денег» (1900): деньги представляют «в практическом мире наиболее определенный образ и наиболее ясное воплощение формулы всего сущего, согласно с которой вещи получают значение друг в друге и порождены связью друг с другом» [Simmel 2004:127]. Достоевский постоянно использует деньги как именно такой символ взаимосвязанности смыслов. Но если для Зиммеля деньги ценны в основном как эмблема «чистого количества», Достоевский чувствителен к многообразию физических форм, которые принимают деньги, и к эмоциональному значению, которое имеют эти формы для личности в определенное время и место.
Достоевский занялся писательством как раз в исторический момент, отмеченный распространением различных средств денежного обмена. Высокая инфляция и безудержное фальшивомонетничество, которые привели к обесцениванию в первые десятилетия XIX века бумажных ассигнаций, вылились в радикальное изменение денежной системы в процессе финансовых реформ 1839–1843 годов – замену ассигнаций серебряным рублем в качестве основной денежной единицы в государстве и выпуск кредитных билетов как нового платежного средства. Эта сложившаяся историческая ситуация, возможно, побудила Достоевского к исследованию того, что В. Зелизер называет «социальным значением денег» (В. Зелизер, 1994). Рассматривая такие разноплановые платежные средства в Америке XX века, как продуктовые карточки, подарочные карты и женские «деньги на булавки», Зелизер заключает:
Деньги не являются ни культурно нейтральными, ни социально анонимными. Деньги могут без труда «превращать» ценности и социальные связи в числа, однако ценности и социальные отношения в ответ трансформируют сами деньги, наполняя их смыслом [Зелизер 2002: 60].
Мы видим, что Достоевский приходит к этой мысли в своих первых трех опубликованных произведениях «Бедные люди», «Двойник» и «Господин Прохарчин». В каждом из них деньги образуют часть особой, отражающей жанровую специфику эмоциональной экономики. В «Бедных людях» добросердечные герои с трудом скапливают мелкие суммы, которыми делятся друг с другом, тем самым выстраивая структуру сентименталистской экономики обмена дарами. В «Двойнике» плата обесцененными купюрами формирует часть фантастически неопределенной экономики фальшивомонетничества. А в «Господине Прохарчине» тайные накопления чиновника-скупца моделируют авторский эксперимент с системой персонажей раннего реализма. Скрестив историю о бедном чиновнике, столь популярную у писателей «натуральной школы», с сентименталистской эпистолярной прозой, фантастическим рассказом и басней о скупце, Достоевский показывает, насколько по-разному могут выглядеть и ощущаться «маленький человек», его деньги и социальные связи, воплощенные в деньгах, если оценивать их в терминах различных семиотических систем. Таким образом, наряду с социальными значениями, в ранних работах Достоевского деньги обладают металитературной значимостью: они служат средством осмысления процессов чтения и письма на социальные темы.
Исследователи рассматривали трактовку темы денег у Достоевского в свете личных финансовых затруднений писателя, его социальных и религиозных взглядов, а также процесса профессионализации литературы, эстетики реализма и темпоральной динамики сюжета [80]. Следующим шагом следует признать историческую обусловленность специфики денежных средств, оживляющих прозу Достоевского. Выбрав в качестве материала исследования «Двойника», я высказываю предположение, что материальная история денег в России питала эстетику фантастического реализма писателя. В частности, деньги дают возможность проявить характерную, по мнению М. Джонса, тенденцию «бросать вызов склонности читателя (и персонажей) слишком легко отождествлять означающее с означающим, знак со значением, правдоподобие с реальностью» [Jones 1990: 15].
Исследование денег в «Двойнике» дополняет анализ амбиции, предпринятый в главе 1: деньги – главный инструмент достижения героем своей амбиции. Более того, трактовка амбиции у Достоевского выявляет его интерес к чувствам, порожденным несоответствием между содержанием русского и иностранного понятия, его подход к обращению с деньгами показывает несоответствие между словами и объектами, которые эти слова обозначают. Подобно французской культурной модели безумной амбиции начала XIX века, история денег в России того же периода будет определять творчество Достоевского в последующие годы. Действительно, редактируя оригинальный текст «Двойника» для переиздания в 1866 году, автор не только оставил трактовку роли денег практически неизменной, но и перенес ключевые элементы поэтической экономики ранней повести в новые произведения: «Преступление и наказание», «Идиот» (1868–1869) и «Бесы» (1872–1873) [81]. Таким образом, я рассматриваю историю денежного обращения в России 1830-40-х годов, чтобы получить более полное
