реальности внутри существующей вселенной. ОБЭРИУ стремится преобразить наше отношение к вселенной, развив в нас более глубокое понимание физического и метафизического смысла конкретных явлений. В этом постепенном развитии можно увидеть параллели Декларации и основных положений православного богословия.
На основании идей, сформулированных во время иконоборческих споров VIII века, православие в большей степени, чем западное христианство, подчеркивает принятие материальной вселенной в том виде, в каком она существует. Если в некоторых течениях христианства материальные иконные изображения воспринимались как идолы, подлежащие уничтожению, то иконопочитатели утверждали, что «Творец мира вещей и животных есть также и Искупитель человечества, и ненависть к материальному творению может перерастать в презрение к Нему Самому и к Его дарам» [Пеликан 2009: 215] [144]. Поскольку Христос воплотился, сама материя стала служить делу спасения. «…поклоняюсь же Творцу материи, ставшему материей ради меня… и чрез материю соделавшему мне спасение, – пишет Иоанн Дамаскин, защищая иконопочитание. – …И не перестану почитать материю, чрез которую совершено мое спасение» [Иоанн Дамаскин 1913: 380]. Неудивительно, что в список авторов из дневника Хармса за 1926–1927 годы – предположительно тех, чьи произведения он прочел или собирался прочесть, – вошли как упомянутый Иоанн Дамаскин, так и Иоанн Златоуст, автор одного из чинопоследований православной литургии [Хармс 1991: 85–86].
Подобно тому, как идеологической целью ОБЭРИУ является удаление «обиходной шелухи», чтобы явить истинную природу предмета, для православия проблемой является не сама природа вселенной, а необходимость изменить отношение к ней человека. Смысл православного апофатического пути к Богу состоит в том, чтобы «очистить» чувства от обычных представлений о Боге и, таким образом, найти истинного Бога через «неведение» [Пеликан 2009: 33]. Подобным же образом иконописная стилизация – это «призыв к отрешенности, к очищению чувств, дабы чувствами могли мы воспринимать созерцаемый образ Божественного Лица, пришедшего во плоти» [Лосский 2006: 554]. Люди, как существа несовершенные, видят истинную реальность Божьего творения только в краткий миг озарения, например – в момент Преображения Христа. С богословской точки зрения, во время Преображения изменилась не природа Христа, а, скорее, способность учеников постичь полноту Его природы [Лосский, Успенский 2014: 313–317] [145]. Зрение их было искажено ослепляющим светом, но они обрели способность видеть Христа «голыми глазами», по выражению Декларации ОБЭРИУ. Благодаря «столкновению смыслов», воплощенному в двойственной природе Христа, человечество достигает преображенного видения Божьей вселенной.
Можно было бы пренебречь столь широкомасштабными идеологическими параллелями как простым совпадением, если бы религиозный подтекст Декларации ОБЭРИУ не был подкреплен особенностями лексики и концепции. Начнем с небольшого, но показательного примера: Декларация ОБЭРИУ представляет собой сознательное исповедание веры: «Мы верим и знаем, что только левый путь искусства выведет нас на дорогу новой пролетарской художественной культуры» [ОБЭРИУ 1928] [146]. Напротив, «Пощечина общественному вкусу» кубофутуристов, например, стоит не на позиции веры, а на позиции философского абсолютизма, дерзко утверждая новую реальность: «Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов» [Марков 1967]. Конечно, для взгляда со стороны любой манифест выглядит как исповедание веры. Но суть в том, что и для самих авторов манифеста, кубофутуристов, вопрос веры здесь незначим, – они просто провозглашают «реальность». ОБЭРИУ, с другой стороны, провозглашает не реальность, а веру в художественный метод, адекватный уже данной реальности, так же как Символ веры провозглашает веру в «Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь» как «метод», или отношение, адекватное реальности, данной Богом.
Декларация также предлагает обэриутскую переработку типичного христианского послания об избавлении, о возрождении, дарованном миру, очищенному от грехов, что еще больше усиливает ее вероисповедную составляющую. Подразумеваемые здесь грехи – прежде всего литературные и метафизические, а не нравственные в обычном религиозном смысле, но благодаря словам «возрождается» и «чистота», вкупе с прочими упоминаниями новизны и очищения, а также другим теологическим аспектам Декларации, основной параллелизм становится очевидным:
И мир, замусоренный языками множества глупцов, запутанный в тину «переживаний» и «эмоций», – ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных мужественных форм. Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты [ОБЭРИУ 1928].
Интересный, хоть и второстепенный момент – бравирование словом «мужественность». Его появление, возможно, всего лишь еще одна попытка не отстать от мужской брутальности футуристов. Однако возможен и отклик на эссе Мандельштама «О природе слова», если принять во внимание зачарованность Мандельштамом раннего Заболоцкого. В эссе Мандельштам утверждает, что новая эпоха дала идеал «совершенной мужественности» и что поэзия, следовательно, должна «воспитывать не только граждан, но и “мужа”». Он ожидаемо заявляет о роли акмеистов, утверждая, что за ними стоит: «…мужественная воля к поэзии и поэтике, в центре которой стоит человек, не сплющенный в лепешку лжесимволическими ужасами, а как хозяин у себя дома» [147].
Оставив в стороне мужество и мужественность, сосредоточимся на православном уклоне Декларации ОБЭРИУ, в частности, на ее связях с православной литургией. Близость слов «мир» и «ныне» в предыдущей цитате из Декларации, а также слов «величать» и «достояние», которые встречаются позже в том же фрагменте, придают этой части документа отчетливо литургический отзвук, так как все вышеперечисленные слова неоднократно встречаются в ключевых моментах православной литургии. Конечно, эти слова используются и в современном русском языке и относятся не только к литургике. Однако концентрация потенциально литургических выражений в ключевом отрывке, определяющем сущность искусства ОБЭРИУ, поддерживает общий богословский настрой Декларации.
Немного архаичная форма «ныне», значение которой пересекается со значениями более современных «теперь» и «в настоящее время», встречается в выражении «ныне и присно и во веки веков». Это обычное завершение многих молитв литургии – а также, конечно, часть концовки рассказа Хармса «Старуха». Слово «мир» (в значении «вселенная») встречается в различных частях литургии, часто в сочетании со своим омонимом «мир» (в значении «покой»), написание которого в старой орфографии отличается. Например, литургия начинается Великой ектенией, в которой есть прошение: «О мире всего мира… Господу помолимся». В ектенье после Великого входа, когда священник выносит хлеб и вино, предназначенные для причащения, встречается выражение: «Мира мирови у Господа просим» [Божественная литургия 1960: 38, 83, 104, 122] [148].
Глагол «величать» используется в Декларации ОБЭРИУ в устаревшем и теперь обычно ироническом значении «называть почетным именем»: «Кто-то и посейчас величает нас “заумниками”» [ОБЭРИУ 1928]. В церковных службах этот глагол неоднократно используется в серьезном ключе со значением «почитать» или «возвеличивать». Например, молитва Богородице «Достойно есть», которая повторяется как во время литургии, так и во время вечерни, завершается так: «Сущую Богородицу Тя величаем». Точно так же начинается и Величание Праздника Рождества: «Величаем Тя, Живодавче Христе» [Божественная литургия 1960: 98, 180].
Слово «достояние» особенно
