ей предложение не по любви, а из боязни потерять место службы, он, конечно, нанес ей оскорбление. Красавица, но бесприданница. Княжна из рода Рюриков, но обуза для богатой тетки. Анна была еще и очень романтической натурой, поклонницей французских и английских романов, которые она продолжает читать и в замужестве. Не забудем, что перед тем как Вронский объяснился ей в любви на станции Бологое, Анна читала в вагоне поезда английский роман.
[о]: Герой романа уже начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого. Но чего же ему стыдно? «Чего же мне стыдно?» – спросила она себя с оскорбленным удивлением. Она оставила книгу и откинулась на спинку кресла, крепко сжав в обеих руках разрезной ножик. Стыдного ничего не было. Она перебрала все свои московские воспоминания. Все были хорошие, приятные. Вспомнила бал, вспомнила Вронского и его влюбленное покорное лицо, вспомнила все свои отношения с ним: ничего не было стыдного. А вместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось, как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспомнила о Вронском, говорил ей: «Тепло, очень тепло, горячо».
Да, Каренин вел себя в отношении Анны исключительно благородно. Да, он «отдал невесте и жене все то чувство, на которое был способен». Но на что он был способен? Что он мог дать молодой женщине, мысленно живущей в романтических мечтах о баронетах, увозящих ее в прекрасные имения?
[о]: В Петербурге, только что остановился поезд и она вышла, первое лицо, обратившее ее внимание, было лицо мужа. «Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?» – подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы. Увидав ее, он пошел к ней навстречу, сложив губы в привычную ему насмешливую улыбку и прямо глядя на нее большими усталыми глазами. Какое-то неприятное чувство щемило ей сердце, когда она встретила его упорный и усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим. В особенности поразило ее чувство недовольства собой, которое она испытала при встрече с ним. Чувство то было давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства, которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознала его.
– Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, – сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил…
Вероятно, таким же он провожал ее из Петербурга в Москву и говорил с ней в такой же манере. Да еще на собственную беду подсадил к maman Вронского, известной своими похождениями в молодости, но теперь солидной светской даме, что говорит об отсутствии у Каренина элементарного чутья на людей вообще и женщин – в частности.
Когда Анна в Москве увидела Вронского, а затем – счастливое лицо влюбленной в него Кити, – что она подумала? Этого мы не знаем. Но знаем, что она говорила:
[о]: – О! как хорошо ваше время, – продолжала Анна. – Помню и знаю этот голубой туман, вроде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает все в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь все уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная… Кто не прошел через это?
Кити молча улыбалась. «Но как же она прошла через это? Как бы я желала знать весь ее роман», – подумала Кити, вспоминая непоэтическую наружность Алексея Александровича, ее мужа.
Между тем, «весь ее роман» – это и есть непоэтическая наружность Алексея Александровича, которого Анна на протяжении восьми лет видела каждый день, каждое утро и каждый вечер, сравнивая его с прекрасными баронетами из английских книжек. Кити этого не дано понять. Она всецело поглощена собой и своим счастьем и, как все молодые эгоисты, не способна чувствовать переживаний других. Для Анны счастливое лицо Кити – как нож в сердце, потому что именно этого в свое время лишил ее Каренин.
Так что не будем спешить осуждать Анну, которая явилась на бал не в лиловом платье, как того хотела Кити, а «в черном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точеные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью». Это была ее месть не Кити, а Каренину…
Пентаграмма становится еще более замысловатой.
Для полноты картины в ней не хватает одной линии. Но мы ее легко дорисуем, и она будет, пожалуй, самой важной и интересной. По изначальному замыслу Толстого, о котором он сообщил жене за три года до начала работы над «Анной Карениной», «все лица и мужские типы, представлявшиеся прежде, нашли себе место и сгруппировались вокруг этой женщины».
Говорить, что абсолютно все мужские типы в романе сгруппировались вокруг Анны, было бы неправильно. Но три главных мужских типа так или иначе собрались именно вокруг нее. Это – Каренин, Вронский и Левин. Он хотя и знакомится с Анной только в конце романа, но в самом начале она принимает участие в их с Кити судьбе, влюбив в себя Вронского. На протяжении всего романа это мучает Левина, его ведь оскорбил не столько отказ Кити и тот факт, что она предпочла ему Вронского, сколько то, что Вронский отказался от Кити ради Анны, тем самым унизив его, Левина, выбор. Поэтому встреча Левина с Анной предрешена. По законам романа он обязан увидеть женщину, покорившую Вронского. Но в результате он сам оказался покорен ею. Это закольцовывает сюжет.
Вот вам и магический кристалл.
Но кто такие Каренин, Вронский и Левин? Они втроем представляют как бы общественную и политическую вертикаль России XIX столетия. Высший чиновник, гвардейский офицер и помещик.
Сколько раз писалось, что «Анна Каренина» – роман не только семейный, но и общественно-политический. И это очень верно. Но речь, как правило, идет о том, что в романе немало места уделяется общественным и политическим событиям 70-х годов, что
