Федорова и элементы гностической мифологии нередко сливаются в единую систему образов. Итак, Стругацкие и документируют интересный процесс культурной трансформации, и участвуют в нем. Их сочинения отражают перерождение подпольных интеллектуальных течений и смешение разных течений воедино, что выливается в создание новых культурных мифов.
Действие повести Стругацких 1976 года «За миллиард лет до конца света» разворачивается сугубо в эмпирических временных и пространственных рамках тогдашней ленинградской квартиры. Телефонный номер главного героя – это просто ленинградский номер Бориса Стругацкого с заменой одной цифры. Читатель должен почувствовать, будто он находится в гостях у обычного советского ученого, размышляющего над научной проблемой знойным июльским утром в середине 1970-х годов.
Темп развития сюжета ускоряется, когда нескольких ученых из очень разных научных областей ни с того ни с сего начинают отвлекать и заваливать угрозами, мешая им работать над самыми перспективными исследованиями. Разными путями они приходят к выводу, что оказались жертвами некой абстрактной, гипотетической сверхцивилизации. Эта сверхцивилизация защищает принцип «гомеостазиса» во Вселенной, не позволяя человеческому разуму заходить слишком далеко. К концу повести только один ученый, математик Вечеровский, не сгибается под оказываемым этой сверхцивилизацией давлением – не важно, исходит оно от гипотетического гомеостатического мироздания или от конкретной советской секретной службы (повесть можно прочитать двояко). Вечеровский оставляет злосчастных коллег и их семьи, чтобы продолжить и свое, и их исследования на вершине памирских гор. Главный герой Малянов, напротив, психологически сломлен. Ему приходится принять решение: или уступить сверхцивилизации, которая предпринимает попытки убедительного сексуального шантажа, причиняет материальный ущерб, вызывает на допросы в КГБ и угрожает жизни его сына, или сохранить свою личностную целостность как ученого и человеческого существа, стремящегося к знанию. Однако выхода у него нет. Таким образом, до непосредственного настоящего сужаются не только пространственно-временные рамки жанра, но и этические горизонты главного героя.
В Малянове и его друзьях все еще можно различить следы веселого оптимизма и в меру ироничной веры в разумность социального прогресса, свойственных героям-ученым ранних романов Стругацких. Например, в первой сцене повести «За миллиард лет до конца света» мы видим, что Малянов относится к науке как к подлинному призванию, а не как к скучному ремеслу или опасной фаустианской игрушке. Его радостная увлеченность теоретической физикой частично выражается разговорными, «ласкательными» языковыми оборотами. Он называет интеграл, над которым работает, юмористическими, полуироничными уменьшительными именами.
[Малянов] уселся и взял ручку. Та-ак… Где же я все-таки видел этот интеграл? Стройный ведь такой интеграшка, во все стороны симметричный… Где я его видел? И даже не константа, а просто-напросто ноль! Ну, хорошо. Оставим его в тылу. Не люблю я ничего оставлять в тылу, неприятно это, как дырявый зуб…
Он принялся перебирать листки вчерашних расчетов, и у него вдруг сладко замлело сердце. Все-таки здорово, ей-богу… Ай да Малянов! Ай да молодец! Наконец-то, кажется, что-то у тебя получилось [Стругацкие 2000–2003, 7: 9-10].
Однако теоретическому открытию Малянова мешает череда обескураживающих и пугающих совпадений, не дающих ему закончить работу. Нескольких его коллег, подвизающихся в других областях, постигает такая же участь. Вскоре они убеждаются, что стали жертвами враждебной сверхцивилизации, которая по каким-то причинам желает помешать им совершить научные открытия. Когда они обсуждают стратегию защиты за бутылкой водки, один из них произносит, демонстрируя свой французский: «А ля гер ком а ля гер». Весь диалог звучит совершенно естественно, но прочитать его можно двояко: транслитерированная кириллицей la guerre превращается в la ger и пишется почти как русское слово «лагерь», то есть «концлагерь». Другими словами, «типичный» главный герой Стругацких все еще ест, пьет и отпускает шутки, распределяя время между пирушками и работой над научным открытием; но шутки стали мрачнее, отражая новое положение главного героя как маленького человека, борющегося с превосходящими его силами, чтобы сохранить свободу и личную целостность в единственной сфере жизни, которую он почти может назвать своей собственной, – в научных изысканиях. В итоге выясняется: государство – оно же сверхцивилизация – контролирует даже это.
Постепенно привычный современный быт, окружающий главного героя, начинает показывать сюрреалистический характер. Еще один коллега Малянова, на которого давят, чтобы тот отказался от своей работы – ночью кончает жизнь самоубийством. Во все более кафкианской череде событий Малянов неожиданно подвергается допросу как главный подозреваемый. После допроса он бежит к соседу за поддержкой.
Слава богу, Фил был дома. И как всегда, у него был такой вид, словно он собирался в консульство Нидерландов на прием в честь прибытия ее величества и через пять минут за ним должна заехать машина. Был на нем какой-то невероятной красоты кремовый костюм, невообразимые мокасины и галстук. Этот галстук Малянова всегда особенно угнетал. Не мог он представить себе, как это можно дома работать в галстуке. <…>
Они отправились на кухню. <…>
По кухне прекрасно запахло кофе. Малянов уселся поудобнее. Рассказать [о визите следователя] или не стоит? В этой сверкающей ароматной кухне, где было так прохладно, несмотря на ослепительное солнце, где всегда все стояло на своих местах и все было самого высшего качества – на мировом уровне или несколько выше, – здесь все события прошедших суток казались особенно нелепыми, дикими, неправдоподобными… нечистоплотными какими-то [Стругацкие 2000–2003, 7: 43–44].
Все в материальном существовании Вечеровского отличает его от коллег и соседей. Его необычный уровень жизни усиливает тревожное ожидание, которым проникнут сюжет, – поскольку иронически указывает на то, что к бедам главного героя могут быть причастны сверхъестественные силы. Тот факт, что все связанное с Вечеровским превосходит обычный советский уровень жизни, увеличивает окружающую его таинственность, как будто состояние его одежды и домашней утвари является материальным эквивалентом (подтверждением) его фантастической персональной важности.
С одной стороны, понятно, что здесь ставится знак равенства между несоветским, западным образом жизни (любому российскому читателю ясно: выражение «на мировом уровне или несколько выше» относится к развитому, западному миру) и сверхчеловеком Вечеровским – ученым, невосприимчивым к угрозам и искушениям, который продолжит свое исследование и исследования коллег. С другой стороны, именно благодаря материальному положению Вечеровского («…все было самого высшего качества – на мировом уровне или несколько выше») вновь утверждается нормальный, эмпирический мир. Без Вечеровского условия обыденной советской жизни, незваные гости Малянова и умерший сосед кажутся частью несчастливой, но неизбежной череды событий. На кухне Вечеровского события, случившиеся с Маляновым, представляются неправдоподобными и абсурдными. Однако то, что необычно в Вечеровском, всего лишь обычная обстановка, в которой живут и работают его западноевропейские или североамериканские коллеги; несоответствие между этой нормой и
