условиями жизни советского интеллектуала оставляет зазор, куда пролезает сюрреалистическое и фантастическое.
Необходимо отметить, что к середине 1970-х годов фигура чужого уже не таинственный космический Странник, а скорее человек, ближайший сосед и коллега главного героя – ученого. В сюрреалистических обстоятельствах, описанных выше, этот коллега начинает приобретать характерные черты чужого. В какой-то момент Малянов замечает, что «у Вечеровского был совершенно нечеловеческий мозг». А в другой момент
Вечеровский… разразился глуховатым уханьем, которое обозначало у него довольный смех. Наверное, так же ухали уэллсовские марсиане, упиваясь человеческой кровью, и Вечеровский так ухал, когда ему нравились стихи, которые он читал. Можно было подумать, что удовольствие, которое он испытывал от хороших стихов, было чисто физиологическим [Стругацкие 2000–2003, 7: 49].
Как интеллектуальные способности Вечеровского, так и его личный вкус совпадают с характеристиками философа Николая Федорова во всех биографических описаниях. Федоров, проработавший в главной публичной библиотеке Москвы 25 лет, как говорили, знал не только название и местонахождение, но и содержание каждой книги во всей библиотеке [Young 1979:11]. Также все биографы отмечали его печально известное равнодушие к искусству и эстетике. С этим русским философом тему чужого в повести «За миллиард лет до конца света» связывают еще несколько «случайных» деталей. Например, Малянову привиделось, что отчество его жены в паспорте – Федоровна, а не Ермолаевна.
Вечеровский планирует продолжить свою работу на вершинах Памира – в месте, чрезвычайно важном для федоровского понимания космической истории.
Центром… могил предков отдельных племен оказывается Памир, в котором библейское предание отождествляется с преданиями других народов. Эдем, царство жизни, стал Памиром (бесплодною пустынею, по-нынешнему)… [Федоров 1995: 226].
Важнее всего, однако, то, что теория Вечеровского о причинах злоключений ученых основывается на противопоставлении второго закона термодинамики и представлений Федорова об «общем деле» человечества. Скрытая в этом споре телеология утверждает, что цель человеческой деятельности – подняться над природой, тогда как жить по природным законам хаоса и случайности означает поддаться разнузданной энтропии. Малянов резюмирует теорию Вечеровского в следующем отрывке:
Если бы существовал только закон неубывания энтропии, структурность мироздания исчезла бы, воцарился бы хаос. Но, с другой стороны, если бы существовал или хотя бы возобладал только непрерывно совершенствующийся и всемогущий разум, заданная гомеостазисом структура мироздания тоже нарушилась бы. Это, конечно, не означало бы, что мироздание стало бы хуже или лучше, оно бы просто стало другим – вопреки принципу гомеостатичности, ибо у непрерывно развивающегося разума может быть только одна цель: изменение природы Природы. Поэтому сама суть Гомеостазиса Мироздания состоит в поддержании равновесия между возрастанием энтропии и развитием разума. <…> И то, что происходит сейчас с нами, есть не что иное, как первые реакции Гомеостатического Мироздания на угрозу превращения человечества в сверхцивилизацию. Мироздание защищается. <…>
Вот так примерно – не знаю уж, правильно или не совсем правильно, а может быть, и вовсе неправильно, – я его [Вечеровского] понял. Я даже спорить с ним не стал. И без того дело было дрянь, а уж в таком аспекте оно представлялось настолько безнадежным, что я просто не знал, что сказать, как к этому относиться и зачем вообще жить. Господи! Малянов Д. А. версус Гомеостатическое Мироздание! [Стругацкие 2000–2003,7:96–97].
Теория Вечеровского предлагает нечто большее, чем внеземное ex machine, которое авторы посчитали необходимым вставить, дабы раскрыть тайну и привести сюжет к развязке. Показательно то, что в повести главные герои с готовностью принимают федоровское по духу предположение Вечеровского как единственное объяснение своего отчаянного положения. Их гуманистическая вера в научный прогресс оказалась несостоятельной в мире «гомеостатической» силы – последняя, очевидно, является аллегорией парализующего отсутствия разделения между наукой и государством на протяжении большей части советского периода. В этих (мета)физических условиях возрождается неувядаемая русская тяга к мистическим синтетическим учениям. Такие качества, как оптимизм и вера, свойственные бывшему герою-гуманисту Стругацких, переносятся на фигуру чужого. Малянов, которому остаются лишь его чувство юмора и человеческая слабость, не может не восхищаться силой и оптимистическим мужеством нового федоровского героя:
[Вечеровский] уедет на Памир и будет там возиться с вайнгартеновской ревертазой, с Захаровыми феддингами, со своей заумной математикой и со всем прочим, а в него будут лупить шаровыми молниями, насылать на него привидения, приводить к нему обмороженных альпинистов, в особенности альпинисток, обрушивать на него лавины, коверкать вокруг него пространство и время, и в конце концов они таки ухайдакают его там. Или не ухайдакают. И может быть, он установит закономерности появления шаровых молний и нашествий обмороженных альпинисток… А может быть, вообще ничего этого не будет, а будет он тихо корпеть над нашими каракулями и искать, где, в какой точке пересекаются выводы из теории М-полостей [исследование Малянова] и выводы из количественного анализа культурного влияния США на Японию [диссертация Глухова], и это, наверное, будет очень странная точка пересечения, и вполне возможно, что в этой точке он обнаружит ключик к пониманию всей этой зловещей механики, а может быть, и ключик к управлению ею… А я останусь дома, встречу завтра Бобку с тещей, и мы все вместе пойдем покупать книжные полки [Стругацкие 2000–2003, 7: 131].
Несмотря на слегка истерический юмор рассказчика, «За миллиард лет до конца света» – одно из самых пессимистичных произведений Стругацких. Авторы не могут сойтись во взглядах относительно выхода из сложившейся ситуации ни с одним из героев. Бесстрашный ученый, который откроет Великую Точку Пересечения, в лучшем случае федоровский одиночка, в худшем – фанатик, стремящийся превзойти границы собственной человечности. С другой стороны, «человечный», семейный ученый и законопослушный советский гражданин показан торжественно беспомощным в наш современный век, век, в котором, по определению Ханны Арендт, господствуют две силы: Наука и (тоталитарное) Государство.
Гностицизм и метафизический дуализм
Нам уже встречались гностические мотивы и образы в описании пространства действия у Стругацких. Глубокий дуализм, который делит мир между добром и злом во всех гностических системах, оказывается зашифрован в «шизофреническом» пейзаже: сине-зеленое ничто – с одной стороны, вечная материя – с другой. Символическое противопоставление тьмы и света, этого мира и иного мира «по ту сторону», материи, «отягощенной злом», и «чистого» духа особенно хорошо развито в манихейской форме гностического учения [Йонас 1998; Lieu 1985]. (Вспомним, как комсомольца Андрея в «Граде обреченном» обвинили в манихействе.) В манихейском разделении мира на царство Бога (света) и царство дьявола (мрака) наша земная жизнь, то есть наше материальное существование, принадлежит полностью царству дьявола. В исключительно благом Царстве Божием нет человеческих существ –
