Сам Марк Твен считал, что дети должны расти вместе с животными, которых в их большом доме в Хартфорте (штат Коннектикут) было множество. Из-за финансовых проблем при переезде в Европу в 1867 году всех питомцев пришлось оставить в Америке, о чем семья горько сожалела. Как-то, сравнивая папу с мамой, уже взрослая дочь Оливия Сьюзен заметила, что разница между ними в том, что «мама любит мораль, а папа любит кошек».
Путешествуя по другим странам в качестве журналиста, Марк Твен старался «брать в аренду» местных котов и кошек. Один из таких эпизодов описал его биограф Альберт Биглоу Пейн. Приехав на лето в город Дублин (штат Нью-Хемпшир), 71-летний писатель попросил местных жителей предоставить ему в аренду котов и кошек — и ему принесли троих. Твен забрал всех: одного из них он назвал Мешковина (Sackcloth), а два других были так похожи друг на друга, что получили одно имя на двоих — Огарки (Ashes). «Он не хотел брать их навсегда, тогда бы это означало, что после его отъезда котики бы остались без присмотра, — пишет Пейн. — Вместо этого он предпочитал арендовать их и платить достаточно, чтобы о них хорошо заботились».
Утверждается, что коты и кошки не воспринимают дрессировку. Но они не воспринимают ее как процесс обучения. Однако они любят играть, то есть они поддаются какому-то подобию дрессировки, если это игра, которая вписывается в рамки привычной жизни. Просто с немного изменившимися условиями. Так вот, среди котов и кошек Марка Твена встречались очень даже хорошо «дрессированные»: они по звону колокольчика сбегались в определенное кресло, а по приказу «спать» могли прикинуться спящими. Животные Марка Твена имели свои пристрастия: больше всего им нравилось наблюдать за тем, как писатель играет в бильярд.
Главным любимцем Твена стал кот Бамбино, который появился у него в последние годы жизни. Дочь Клара как-то во время болезни приручила котенка и оставила его в своей палате санатория. Когда же сотрудники санатория обнаружили кота, Кларе пришлось от него избавляться. Тогда-то она и решила подарить его отцу.
Марк Твен — большой оригинал в области «воспитания» котов и кошек — научил Бамбино лакать воду лапой и этой же лапой гасить огонек свечки в маленькой лампе, от которой писатель прикуривал свои любимые сигары (говорят, что писатель, если бодрствовал, то держал сигару во рту 99 % времени). Когда ему мешал огонек лампы, он делал знак коту: два раза кивал, и кот гасил огонек свечки лапкой, вспрыгивая на тумбочку. Этим умением Бамбино писатель гордился настолько, что ни один его гость не мог покинуть дом, не посмотрев на это представление. Когда кот пропал, Марк Твен даже написал объявление о пропаже в местную газету: «Пропал кот. Большой и интенсивно-черный, упитанный, с бархатной шерсткой. Есть изящный белый узор на грудке. Трудно найти при обычном освещении».
Безусловно, коты и кошки нашли место и в творчестве писателя.
В знаменитой повести «Приключения Тома Сойера», вышедшей в 1876 году, есть глава про «болеистребитель», в которой загрустивший мальчик скормил рыжему коту Питеру снадобье, которое должно было развеять грусть Тома, а вместо этого заставило бедное животное «пуститься в пляс».
Вот фрагмент этой повести в переводе М. А. Энгельгардта:
Том почувствовал, что пора очнуться. Этот род жизни был, пожалуй, достаточно романтичным для его отцветших надежд, но слишком уж мало в нем было чувства и слишком много волнующего разнообразия. Итак, он стал искать способ избавления и, наконец, решил сделать вид, что ему очень нравится «болеистребитель». Он так часто стал просить его у тетки, что надоел ей, и она сказала ему, что он может пользоваться им сам и не приставать к ней. Будь на его месте Сид, к ее удовольствию не примешивалось бы никаких подозрений, но имея дело с Томом, она решила втайне следить за бутылкой. Она убедилась, что снадобье действительно убывает, но ей и в голову не пришло, что мальчик лечил им щель в полу гостиной.
Однажды Том собирался угостить щель порцией лекарства, когда вошел теткин рыжий кот, мурлыкая, жадно поглядывая на чайную ложечку и очевидно прося попробовать. Том сказал:
— Не проси, если не хочешь, Питер.
Но Питер дал понять, что он хочет.
— Ты уверен в этом?
Питер был уверен.
— Ну, если ты просишь, то я дам, потому что я не скупой, но если тебе не понравится, то пеняй на себя.
Питер изъявил готовность, и Том открыл ему рот и влил ложку «болеистребителя». Питер подпрыгнул на два аршина, испустил боевой клич и заметался по комнате, наталкиваясь на мебель, опрокидывая цветочные горшки, производя всеобщий беспорядок. Затем он поднялся на задние лапы и пустился в пляс, в каком-то бешеном веселье, закинув голову назад и выражая диким голосом свое несказанное блаженство. Потом снова заметался по комнате, оставляя хаос и разрушение на своем пути.
Тетка Полли вошла как раз вовремя, чтобы увидеть, как он, проделав несколько двойных сальто-мортале, испустил последнее мощное «ура» и вылетел в открытое окно, увлекая за собою остальные цветочные горшки.
Как рассказывал Марк Твен, эта история была основана на подлинных событиях, которые случились с писателем, когда тот был еще мальчиком.
Вообще в произведениях Марка Твена нет безымянных котов, напротив, он придумывал им замысловатые имена: Генерал Грант, Пророк Моисей, Генерал Галлет, Капитан Семмс, Хорес Грили и т. п. А в рассказе «Простофиля Вильсон» (1894) есть такие строчки: «Говорят, что и без кошки — откормленной, избалованной, привыкшей к почитанию — бывают идеальные дома; быть может, не спорю, но как это доказано?»
Марк Твен много раз фотографировался со своими пушистыми друзьями. Он признался в своей любви к ним, сказав однажды: «Если человек любит кошек, я сразу же становлюсь ему другом и товарищем, без лишних ритуалов».
Что же касается кота Тома Кварца, то это кот из рассказа Марка Твена «Дик Бейкер и его кот». Этот рассказ был написан в 1872 году, а перевел его на русский язык А. И. Старцев. Марк Твен пишет:
Мне как-то довелось слышать его рассказ об этом коте. Вот что он рассказал:
— Джентльмены, был у меня некогда кот по имени Том Кварц, я думаю, что вам бы понравился этот кот, — да и кому бы он не понравился! Он у меня тут жил восемь лет, и более замечательного кота лично я не встречал в своей жизни. Это был большой серый кот, умнее любого старателя в нашем поселке; а уж важен был — сам губернатор Калифорнии не посмел бы с ним шутки шутить! В жизни он не поймал ни одной крысы — считал это ниже своего достоинства. Его интересовало только одно — золото. И уж в этом деле кот мой знал толк, как никто, — лично я, во всяком случае, не встречал ему равного среди людей. Он знал все, что можно знать о плацерной добыче, о карманной же и говорить нечего — он был создан для нее. Он копался в земле вместе со мной и Джимом, когда мы занимались разведкой на горе, и отмахивал с нами по пять миль зараз, если нам случалось забираться так далеко. А насчет участков — это просто невозможно вообразить, какое у него было чутье! Мы, бывало, начнем работать, а он этак поведет глазом и, если ему не приглянется местечко, только посмотрит: как хотите, дескать, а мне тут некогда с вами — и, ни слова не говоря, задерет нос и — домой. Зато если уж ему понравится участок, затаится весь да помалкивает, покуда мы не промоем первый таз. А потом бочком-бочком к нам — взглянуть: если в тазу осталось хоть шесть-семь крупинок золота, с него довольно, такая проба его вполне устраивала; он укладывался на наши куртки и давай храпеть, как пароход; а как доберемся до самого кармана — тут он, конечно, встает и уже сам наблюдает за порядком. Наблюдать-то он был горазд.
Ну вот, тут вдруг подходит вся эта кварцевая горячка. Все на нее поддались и давай долбить да взрывать землю, вместо того чтобы раскапывать верхний слой по склонам; шахты копать, вместо того чтобы скрестись на поверхности. Джим, конечно, туда же — подавай ему жилу, и все. Занялись, значит, и мы этим делом. Начали мы копать шахту, а Том Кварц только диву дается — что, дескать, такое затевается? Ему, понимаете, никогда не приходилось видеть, чтобы золото добывали таким способом, — и он совсем расстроился, не принимает его душа этого, да и только, не по его это части, словом. Очень он был против этих шахт! Верно, считал это совсем уж никудышной затеей. Ну, да этот кот, понимаете, терпеть не мог никаких новшеств — такая натура. Да вы сами знаете, каково со старыми привычками расставаться. Ну все же со временем начинает наш Том Кварц мириться с новым положением дел, хотя, правду сказать, не одобрял он этого вечного копанья шахты без всяких промывок. Наконец он начал и сам спускаться в шахту — дай, мол, попробую разобраться, что у них там такое. А когда уж очень ему тошно сделается и на душе этак кошки заскребут, — он-то видел, что долги у нас растут, а мы между тем и цента не намываем! — возьмет да свернется где-нибудь на рогожке и спит себе. Ну вот, как-то, когда в шахте нашей было футов восемь глубины, порода дальше оказалась такой твердой, что нам пришлось ее взрывать, — это был наш первый взрыв, с тех пор как Том Кварц появился на свет. Зажгли мы фитиль, сами вылезли и отошли шагов на пятьдесят, а про Тома Кварца-то и позабыли — он крепко спал на своей рогожке. Примерно через минуту смотрим — из ямы нашей повалил дым, поднялся треск страшенный, этак с четыре миллиона тонн камня, земли, дыма и щебня поднялось на воздух мили на полторы, а в самой что ни на есть середке всей этой истории Том Кварц, черт его возьми, — и кувыркается-то он, и чихает, и сопит, и все когтями норовит за что-нибудь зацепиться, чисто сумасшедший. Но толку-то, сами понимаете, никакого. Потом целых две с половиной минуты мы его вовсе уже не видели, и вдруг как посыпятся градом камни там и порода, и тут же, футах в десяти от меня, — хлоп! — падает Том. Можете мне поверить — вид у него был невзрачный. Одно ухо загнулось куда-то на спину, хвост торчком, веки повывернуты, сам аж почернел от дыма да пороха и весь с головы до кончика хвоста покрыт жидкой грязью. Что ж, сэр, извиняться, сами понимаете, уже поздно — сказать нам было нечего. Он как бы с отвращением окинул себя взглядом, затем посмотрел на нас, точь-в-точь словно хотел сказать: «Джентльмены, вам, может быть, кажется это остроумным — воспользоваться неопытностью кота в кварцевом способе добычи золота, однако позвольте мне иметь на этот счет свое особое мнение». И тут же повернулся на каблуках, марш домой, и ни слова больше!
