Из этого текста видно, что писавший его сумел постичь самую кошачью суть.
После Мурра у Ходасевича еще был красавец перс Наль. Но горю это, к сожалению, не помогло — Мурр так и остался самым любимым.
В своих воспоминаниях поэт постоянно упоминал о нем, будто о человеке: «покойный Мурр».
Ю. В. Мандельштам вспоминал:
«Мурра сменил персидский дымчатый Наль. Как подобает аристократу, у него были титулы: „Герцог Булонский“, „Граф Четырехтрубный“ (Ходасевич жил в Булони на рю дэ Катр Шеминэ[4]), „Маркиз Карабасский“… Но с Налем Ходасевичу по некоторым причинам пришлось расстаться — тот переехал в другой дом. И Ходасевич, кажется, легко перенес эту разлуку».
Любовь к Мурру, впрочем, не помешала Ходасевичу общаться и с Налем, и с многочисленными соседскими кошками. Особо трогательная дружба сложилась у него с котом по прозвищу Зайчуров. Этот Зайчуров (кот друзей Ходасевича, живших недалеко от его квартиры) встречал Ходасевича неподалеку от дома, и они вместе возвращались, увлеченно беседуя о чем-нибудь важном, как для человека, так и для кота. А затем каждый шел в свою дверь.
Это было в Булонь-Биянкуре — пригороде Парижа, где Ходасевич и был потом похоронен.
О коте Зайчурове В. Ф. Ходасевич писал, используя фетовские строки:
«Когда Зайчуров, дорогой друг мой, встретив меня в печальную булонскую ночь, бежит за мною по улице, горечь отходит от моего сердца и начинает казаться, будто „легко мне жить и дышать мне не больно“».
Поэт не оставлял своим вниманием даже бездомных кошек. Он признавался:
«Признаюсь, моему самолюбию льстит, когда бродячий и одичалый кот по моему зову подходит ко мне, жмется к ногам, мурлычет и идет за мной следом. Несколько лет тому назад, поздно вечером, познакомился я с одним таким зверем у Pont-de-Passy. Немного поговорив, мы пошли вместе, сперва по набережной, потом по авеню Боске. Он не отставал от меня и на рю Сен-Доминик, по которой двигалось много народу, расходившегося с декоративной выставки. Как чистые парижане, мы зашли в бистро и выпили: я — рюмку коньяку, он — блюдечко молока. Потом он проводил меня до дому и, судя по всему, был не прочь остаться со мной, но, к несчастью, я жил в отеле».
Так уж получилось, что Мурра заменить Ходасевичу не смог никто. Ни люди, ни коты. С женой, Ниной Николаевной Берберовой, они разошлись в 1932 году, но продолжали оставаться друзьями, но она вскоре повторно вышла замуж. К концу жизни Ходасевич, как он сам написал, «поставил крест» на стихах. «Теперь, — писал он 19 июля 1932 года, — у меня нет ничего».
Надежда Тэффи, которая не понимала, как можно не любить кошек
Надежда Александровна Лохвицкая (в замужестве — Бучинская) (1872–1952) родилась в Санкт-Петербурге и, как и В. Ф. Ходасевич, умерла во Франции. Она была писательницей и поэтессой, мемуаристкой, переводчицей, и известна она под псевдонимом Тэффи.
Впервые имя Тэффи (еще без инициалов) появилось в журнале «Театр и искусство» в декабре 1901 года (это была вторая публикация писательницы). Принято считать, что Надежда Александровна взяла псевдоним потому, что задолго до начала ее литературной деятельности известность получила ее старшая сестра — поэтесса Мирра Лохвицкая, которую критики прозвали «русской Сафо». Но это не совсем верно, ведь к началу своей литературной карьеры она уже разошлась с первым мужем, чью фамилию Бучинская носила. Так что, скорее всего, правы те, кто утверждает, что псевдоним для Надежды Александровны, которая любила мистификации и шутки, стал частью литературной игры.
Версия происхождения псевдонима сама писательница изложила так:
«Прятаться за мужской псевдоним не хотелось. Малодушно и трусливо. Лучше выбрать что-нибудь непонятное, ни то ни сё. Но — что? Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака — дураки всегда счастливые».
И ей якобы вспомнился один такой «идеальный дурак», которого звали Степан, а домашние величали его Стеффи. Отбросив из деликатности первую букву («чтобы дурак не зазнался»), писательница стала подписываться как «Тэффи».
В любом случае, Надежда Тэффи стала «королевой русского юмора», и она просто обожала котов и кошек. И очень плохо относилась к людям, которые не разделяли ее взглядов. Она говорила: «Для меня человек, не любящий кошек, всегда подозрителен, с изъяном, наверное. Неполноценный <…> Человек, не любящий кошек, никогда не станет моим другом. И наоборот, если он кошек любит, я ему много за это прощаю и закрываю глаза на его недостатки».
Тэффи предпочитала всюду путешествовать со своими питомцами и даже на вечер в честь 300-летия дома Романовых пришла в компании пяти кошек. И не в какой-нибудь провинциальный купеческий клуб, а в императорский дворец. Но Тэффи это сошло с рук — ведь она была любимым писателем Николая II. И незадолго до этого на вопрос, а кого он хотел бы видеть в юбилейном сборнике в честь трехсотлетнего юбилея, император ответил: «Одну Тэффи!»
Естественно, в Париж в 1918 году писательница эмигрировала вместе с пушистым любимцем.
В Берлине и Париже книги Тэффи имели исключительный успех, который сопутствовал ей до конца долгой жизни. Всего в эмиграции у нее вышло больше десятка книг прозы и два стихотворных сборника.
Она говорила: «Я просто не понимаю, как можно не любить кошек».
А про Веру Николаевну Муромцеву-Бунину, жену Ивана Алексеевича Бунина, она говорила так: «Вот даже Вера Николаевна Бунина — на что уж, кажется, она добра и мила, а что она не переносит кошек, боится их, как стена между ней и мной. Близости, дружбы настоящей между нами быть не может. Всегда чувствую ее отчужденность. Симпатизирую ей сдержанно, признаю все ее бесспорные качества. Но кошек ей простить не могу».
А вот человеку, любящему котов и кошек, она действительно многое прощала. Например, Ходасевичу — человеку довольно странному. И она писала «кошачьи» стихи, которых у нее «набралось бы на целый том». Но они были, по ее мнению, слишком интимны, чтобы их обнародовать, придавать гласности.
И. В. Одоевцева, жившая тогда в Париже, в своих воспоминаниях «На берегах Сены» пересказывала беседу с Тэффи следующим образом:
— У меня целый кошачий эпос, — объясняет она. — Тигрокот и Белолапка — его главные герои. Они кошачьи Тристан и Изольда или Ромео и Джульетта. Но и других вымышленных кошек и котов у меня много. Они меня постоянно навещают. В особенности, когда я больна. Такие добрые, чуткие — сейчас же тут как тут. Развлекают и утешают меня. Это я о них:
Все коты пришли гулять
На зеленую кровать,
И пошли домой потом
Кошка с кошкой, кот с котом.
Вас, наверное, удивляет «на зеленую кровать» — будто на зеленый луг. А это просто оттого, что у меня зеленое покрывало на кровати.
Она так улыбается и так смотрит вдаль, будто действительно видит перед собой процессию котов и кошек, шествующих попарно.
— Они удивительно умные, — продолжает она оживленно. — Я как-то сочинила о них целую поэму. И, представьте себе, они сразу же стали исполнять ее хором, на разные голоса. И что уже совершенно невероятно, прибавлять к ней разные самими ими сочиненные строфы, особенно когда у меня жар. Я просто диву даюсь. Куда мне! Гораздо лучше меня. Да, пожалуй, и всех наших поэтов…
Тэффи поправляет съехавший на сторону берет, проводит пуховкой по раскрасневшемуся от волнения и вдохновения лицу и начинает читать с нескрываемым удовольствием:
Тридцать три и два кота
И четыре кошки…
Поэма очень длинная. Я запомнила из нее только эти две строчки.
А жаль — в ней было много остроумных находок и прелести.
У самой Тэффи есть рассказ, который так и называется — «Кошки». Начинается он так:
