Анной своего подчиненного. Тоже ничтожного человека в сравнении с ним.
И почему-то после отъезда Весловского всем в доме супругов Левиных стало гораздо легче.
Похожая история была в жизни самого Льва Толстого. «В рассказе о том, как Левин ревновал Кити к Весловскому, Толстой беспощадно описал самого себя…» – утверждал сын писателя С.Л.Толстой. В своих воспоминаниях Т.А.Кузминская рассказывает о двух случаях выпроваживания гостей из Ясной Поляны. В первый раз, в 1863 году, был изгнан Анатолий Шостак, ухаживавший за Татьяной Андреевной. «Лев Николаевич велел заложить лошадей, а Соня сказала Анатолию, что в виду ее скорой болезни она думает, что ему будет лучше уехать».
Во второй раз, по словам Кузминской, Лев Николаевич попросил уехать своего знакомого Рафаила Писарева. Это было в сентябре 1871 года. Писарев был помещиком Епифанского уезда, очень красивым, высокого роста, мускулистым молодым человеком… Т.А.Кузминская пишет: «Соня, сидя у самовара, разливала чай. Писарев сидел около нее. По-моему, это была его единственная вина. Он помогал Соне передавать чашки с чаем… Он весело шутил, смеялся, нагибаясь иногда в ее сторону, чтобы что-либо сказать ей. Я наблюдала за Львом Николаевичем. Бледный, с расстроенным лицом, он вставал из-за стола, ходил по комнате, уходил, опять приходил и невольно мне передал свою тревогу. Соня также заметила это и не знала, как ей поступить. Кончилось тем, что на другое утро, по приказанию Льва Николаевича, был подан экипаж, и лакей доложил молодому человеку, что лошади для него готовы…»
Обсуждать поступок Левина и самого Толстого с рациональной точки зрения невозможно. Ревность – иррациональное чувство. Особенно когда она не имеет под собой основательной причины. Здесь вопрос в другом – в двусмысленности отношений между близкими людьми. Нет ничего хуже двусмысленности в таких отношениях, и любой поступок, ее как-то разрешающий, будет посторонним казаться неправильным, неприличным и даже позорным.
Важно, чтобы он был. В противном случае позорная ситуация будет только затягиваться и становиться еще более двусмысленной. Как это было с Анной, Вронским и Карениными…
Но Васенька не был бы Васенькой, если бы после его выдворения из Покровского он сразу исчез бы из романа. Нет, он отправился в Воздвиженское к Вронскому. Приехавшая туда Долли увидела, как он флиртует с Анной.
[о]: Дарья Александровна видела, что Анна недовольна была тем тоном игривости, который был между нею и Весловским, но сама невольно впадала в него.
Вронский поступал в этом случае совсем не так, как Левин. Он, очевидно, не приписывал болтовне Весловского никакой важности и, напротив, поощрял эти шутки.
Как и Каренин, Вронский ведет себя правильно. В отличие от Левина, он не унижает себя и любимую женщину беспричинной ревностью. Но, в отличие от Кити, Анна находится в другой ситуации. Она – не счастливая молодая жена, а несчастная любовница, которую презирает весь свет. Поэтому, позволяя Весловскому флиртовать с Анной, Вронский на самом деле унижает ее своим равнодушием. Он-то выше всего этого. А – она? Чего она-то стоит, если за ней нахально ухаживает какой-то Васенька, а ее любимого мужчину, ее рыцаря, это нисколько не заботит?
[о]: Она подошла, села рядом с Долли и, с виноватым выражением вглядываясь в ее лицо, взяла ее за руку.
– Что ты думаешь? Что ты думаешь обо мне? Ты не презирай меня. Я не стою презрения. Я именно несчастна. Если кто несчастен, так это я, – выговорила она и, отвернувшись от нее, заплакала.
Когда Анна будет играть на чувствах Левина, свод замкнется, и камни сложатся в своем порядке. Анна, Каренин, Вронский, Кити и Левин соединятся в одно арочное звено. Весловский и его «двойник», молодой подчиненный Каренина, займут в нем свое место в качестве цементирующего материала.
Это еще одна особенность необычной архитектуры романа.
Глава восьмая
Левин и Кити
История любви и семейной жизни Константина Левина и Кити Шербацкой занимает в романе не меньше места, чем история любви Анны Карениной и Алексея Вронского.
Традиционно их принято противопоставлять друг другу, как две «модели» любви – чистой, альтруистической и грешной, эгоистической. Любопытно, что совершенно далекий от морализаторства в области литературы Владимир Набоков тоже придерживался этой традиционной точки зрения на два романа.
«Женитьба Левина основана на метафизическом, а не физическом представлении о любви, на готовности к самопожертвованию, на взаимной любви… И вот его (Толстого. – П.Б.) настоящий нравственный вывод: любовь не может быть только физической, ибо тогда она эгоистична, а эгоистичная любовь не созидает, а разрушает. Значит, она греховна. Толстой-художник с присущей ему силой образного видения сравнивает две любви, ставя их рядом и противопоставляя друг другу: физическую любовь Вронского и Анны (бьющуюся в тисках сильной чувственности, но обреченную и бездуховную) и подлинную, истинно христианскую (как ее называет Толстой) любовь Левина и Кити, тоже чувственную, но при этом исполненную гармонии, чистоты, самоотверженности, нежности, правды и семейного согласия» («Лекции по русской литературе»).
Итак, даже эстет Набоков придерживался исключительно духовного, а по сути – дистиллированного, взгляда на любовь и женитьбу Кити и Левина, противопоставляя их отношения недуховным отношениям Карениной и Вронского.
Другой традиционный взгляд на пару Левин – Кити сводится к тому, что здесь отразилась история любви и брака самого Толстого и Софьи Берс. Действительно, ни в одном другом произведении Толстого нет таких детальных совпадений с его интимной жизнью, как в истории Кити и Левина. (Исключение составляет, может быть, поздняя повесть «Дьявол», где рассказывается о связи молодого Толстого с замужней крестьянкой Аксиньей Базыкиной. Но и здесь совпадают не столько детали из реальной жизни, сколько эмоциональные настроения героя и автора, в поздние годы тяжело переживавшего этот грех своей молодости.) Так что утверждение, что Левин – это Толстой, а Кити – это Софья Берс, в замужестве Софья Андреевна Толстая, отчасти верное. Если забыть о том, что Толстой никогда не переносил буквально образы реальных людей в свое художественное творчество.
Поэтому прежде всего зададимся вопросом: насколько Левин – это реальный Толстой? Несомненно, что Левин-помещик, Левин-охотник, Левин-спортсмен и даже Левин-жених и муж действительно похож на Толстого, каким он был до своего духовного переворота.
Много общего и в философских исканиях Левина и Толстого. Обоих не устраивает отвлеченная философия, не применимая к жизни. В раннем дневнике Толстого есть запись: «Легче написать десять томов философии, чем приложить какое-нибудь одно начало к практике». Так же рассуждает про себя и Левин, когда в начале романа присутствует при споре своего сводного брата
