до брака — была ли она богата или, как Лиза, «глядела кругом себя — с нетерпением ожидала избавителя». Юность в Золушках — еще не гарантия будущей доброты. Возможно, и Анна Федотовна походила свое «в холодном плаще с головой, убранной свежими цветами».
Заметны параллели у воспитанницы с Германном. Инженер возвращается в «смиренный свой уголок». Обиталище Лизаветы Ивановны описано подробнее: «Сколько раз, оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате, где стояли ширмы, оклеенные обоями, комод, зеркальце и крашеная кровать и где сальная свеча темно горела в медном шандале». Это тоже «смиренный уголок». Сразу вспоминается из Грибоедова: «Ступай в свою коморку».
Когда Германн лишился чувств в церкви, «Лизавету Ивановну вынесли в обмороке на паперть». Потеря сознания — коротенькая смерть. Третьим лицом, которое в этой сцене как бы мертво, во всяком случае, лежит в гробу, является графиня. Между всеми тремя протянуты прочные нити. О герое поговорим позже. Пока речь о воспитаннице.
Благодаря склейкам судьбы и обыденных жизненных ситуаций становится очевидным, что Лизавета Ивановна — продолжение графини в настоящем времени, ее ипостась. Она — лишь ветка, отошедшая от старого кряжистого ствола. Ее самостоятельность и ценность как отдельного образа минимальна. Графиня оживляется при виде «незнакомого мужчины» — его привела воспитанница. Возможно, на заклание.
Посмотрим, как описана героиня.
«Лизавета Ивановна была пренесчастное создание. Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи? <…> Лизавета Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в ее прогулках и отвечала за погоду и за мостовую. Ей было назначено жалование, которое никогда не доплачивали; а между тем требовали, чтоб она была одета, как все, то есть как очень немногие. В свете играла она самую жалкую роль. Все ее знали и никто не замечал; на балах она танцевала только тогда, как не доставало vis-a-vis, и дамы брали ее под руку всякий раз, как им нужно было идти в уборную поправить что-нибудь в своем наряде… молодые люди, расчетливые в ветреном своем тщеславии, не удостаивали ее внимания, хотя Лизавета Ивановна была сто раз милее наглых и холодных невест, около которых они увивались».
Ее положение прямо противоположно тому, что так ценил сам Пушкин: «независимость». Бедная воспитанница «зависима» по определению. Она выполняет прихоти не только благодетельницы. Она не может рассчитывать на хорошего жениха. Она видит чужую роскошь, но удаляется к себе плакать, потому что не рождена быть хозяйкой «пышных гостиных». Ее мысль: «И вот моя жизнь!» — заключает в себе как признание нынешнего положения, так и желание изменить его.
Образ зависимой, бедной, но самолюбивой девушки волновал Пушкина еще в неоконченном «Романе в письмах», который относится к осени 1829 года, когда «Пиковая дама» уже была начата и замысел изменялся, включая новых героев. В нем героиня тоже названа Лизой. Ее письмо поясняет подруге причину отъезда из Петербурга. Теперь она «дома» и чувствует себя, как Татьяна времен замужества — «спокойна и вольна». У Лизаветы Ивановны состояние иное: она как бы внутри страдания, зависима и несчастна на глазах читателя.
Тем более интересны совпадения: «Зависимость моего положения была всегда мне тягостна. Конечно, Авдотья Андреевна воспитывала меня наравне с своею племянницею. Но в ее доме я все же была воспитанница, а ты не можешь вообразить, как много мелочных горестей неразлучны с этим званием. Многое должна была я сносить, во многом уступать, много не видеть, между тем как мое самолюбие прилежно замечало малейший оттенок небрежения. Самое равенство мое с княжною было мне в тягость. Когда являлись мы на бале, одетые одинаково, я досадовала, не видя на ее шее жемчугов. Я чувствовала, что она не носила их для того только, чтоб не отличаться от меня, и эта внимательность уже оскорбляла меня. Неужто предполагают во мне, думала я, зависть или что-нибудь похожее на такое детское малодушие? Поведение со мною мужчин, как бы оно ни было учтиво, поминутно задевало мое самолюбие. Холодность их или приветливость, все казалось мне неуважением. Словом, я была создание пренесчастное, и сердце мое, от природы нежное, час от часу более ожесточалось».
Повторение слов «пренесчастное», «самолюбие» и «зависимость» заставляет видеть внутреннее тождество обоих отрывков. Однако Лиза из «Романа в письмах» могла уехать в деревню к бабушке и зажить «хозяйкой», не скучая по «роскоши». А у Лизаветы Ивановны в «Пиковой даме», видимо, своей вотчины нет, ей некуда бежать, кроме смиренной светелки. Что делает приход «избавителя» еще более желанным.
Отсылка к Данте, упоминание чужого хлеба уводят к черновику «Цыган» 1824 года, где Алеко радуется рождению сына от Земфиры, который «дитя любви, дитя природы», но не дитя закона:
Не испытает мальчик мой,
………………………………………………………….
Сколь черств и горек хлеб чужой —
Сколь тяжко медленной ногой
Всходить на чуждые ступени.
Возможно, Лизавета Ивановна — побочная дочь кого-то из родни графини и поэтому не имеет своей деревеньки. Например, одного из сыновей Старухи. (Самой Анне Федотовне и 20 лет назад рожать было бы поздно.) Бедная воспитанница на самом деле кузина Томского, если не его сводная сестра. А потому переход к ней через брак части состояния благодетельницы обретает некую законность. Кроме того, на таких девицах из богатых семей часто женились отпрыски управляющих, что обеспечивало им негласную карьерную поддержку со стороны теневой родни.
«Она строга, властолюбива…»
Итак, героини самолюбивы, нежны, терпят зависимость, подозревают неуважение, «прилежно» замечают «малейший оттенок небрежения», ожесточаются от происходящего, ждут героя.
Любопытно слово «зависть», которое проскакивает у Лизы из «Романа в письмах». В данном случае отрицание — уже утверждение. Да, обеим есть чему завидовать у других, хотя они сами себе не готовы признаться в постыдном чувстве.
Их царапает мужское поведение. Не то чтобы им нравился кто-то определенный, но… они питают безадресную ревность к «холодным и наглым невестам».
Все перечисленные качества напоминают характеристику «ада грозной царицы» из «Прозерпины»: «равнодушна и ревнива». А также графиню из «Пажа…»: «Она строга, властолюбива… / И ужас, как она ревнива». У образа «бедной воспитанницы» обнаруживается грозная изнанка.
Оба стихотворения справедливо адресуются императрице Елизавете Алексеевне, супруге Александра I. Существует и иная атрибуция, позволяющая увидеть целую цепь женских головок за строкой Пушкина. Автор не сторонник взгляда, при котором каждая «графиня» непременно должна стать Воронцовой и каждая «царица» или «богиня», тем более
