Гоголе. Он был в самом Миргороде. Там нашелся какой-то человек, смотритель или городничий, не помню, который вздумал клеветать на Гоголя, и самым глупым и странным образом. Он уверяет, например, что Гоголь сам не сочинитель, что все, что он издает под своим именем, – краденое. Что это сочинения дяди его, что и второй и все томы «Мертвых душ» давно написаны и что он должен их выкупить в Риме у дяди или у наследников дяди и для того и поехал в Италию. Как тебе это нравится, моя милая Верочка? Какой хитрый вымысел! Не готовит ли этот господин издать повесть на лица под этим содержанием? Как обрадуются ей гг. Сенковские и тому подобные. Я никогда не могла бы представить себе, что Гоголь имеет неприятелей в этом простом сословии своих соотечественников. Коля не мог написать всего, что он слышал, но этот смотритель до того наговорил ему, что, кажется, совершенно преклонил его на свою сторону (письмо от 23 мая 1843 г., С.-Петербург).
На самом же деле, если вчитаться в главы первой части «Мертвых душ» и в особенности в их черновые варианты, то можно заметить, что упоминания о продолжении поэмы, а также о том, что будущая «песня» будет отличаться по содержанию и «вдохновению» от предыдущей, обнаруживаются уже там.
«…две большие части впереди – это не безделица», – читаем мы в главе XI первой части, черновая редакция которой создавалась осенью 1840 года:
…как предстанут колоссальные образы, как двигнутся сокровенные рычаги широкой повести, раздастся далече ее горизонт… [10]
Вспомним и знаменитые авторские признания в главе VII: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями…»; «И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святый ужас и в блистанье главы, и почуют в смущенном трепете величавый гром других речей…».
Более того: набросок (черновая редакция) седьмой главы дополнительно содержит не полностью вошедшее в окончательный текст перечисление героев, в которых уже можно усмотреть намеки на персонажей второго тома, в частности на Улиньку, Костанжогло (Скудронжогло) и Муразова: «…муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица <…> вся из великодушного стремленья и самоотверженья». Это они явят «несметное богатство русского духа», заставив почувствовать «в сей же самой повести <…> иные, еще доселе не бранные струны…» [11].
Внесение при работе над последними главами первого тома «штрихов, усиливающих личную связь автора с изображенным им миром», усиление в них позитивного начала было связано с тем, что, как считал Ю. В. Манн, Гоголь уже приступил к работе над вторым томом, в котором позитивное начало должно было выступать «еще сильнее и отчетливее» [12]. Косвенное тому подтверждение можно найти и в воспоминании С. Т. Аксакова: «В словах Гоголя, что он слышит в себе сильное чувство к России, заключается, очевидно, указание, подтверждаемое последующими словами, что этого чувства у него прежде не было или было слишком мало. Без сомнения, пребывание в Москве, в ее русской атмосфере, дружба с нами и особенно влияние Константина <Сергеевича Аксакова>, который постоянно объяснял Гоголю, со всею пылкостью своих глубоких, святых убеждений, все значение, весь смысл русского народа, были единственные тому причины» [13].
Остается при этом нерешенным вопрос: начинал ли работать Гоголь уже в 1841 году, в период подготовки к изданию первого тома и его прохождения через цензуру, над томом вторым? О том, что работа могла иметь место, упоминает П. В. Анненков, общавшийся с Гоголем весной и летом 1841 года и вспоминавший, что будто бы именно тогда им был «предпринят» второй том, который к 1842 году был уже готов («Нам уже почти несомненно известно теперь, что эта вторая часть в первоначальном очерке была у него готова около 1842 года (есть слухи, будто она даже переписывалась в Москве в самое время печатания первой части романа)») [14]. Сам Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями», над которыми он будет работать в 1845–1847 годах, говорит о сожжении второго тома поэмы как о деле пятилетней давности. И это возвращает нас все к тому же 1841 году: «Не легко было сжечь пятилетний труд…» [15], что косвенным образом подтверждает и письмо Н. А. Мельгунова Н. М. Языкову от 11 января 1841 года из Вены, в котором, казалось бы, совершенно неожиданно упоминается глава XVII поэмы: «Искренно благодарю Вас за литературные новости. Разве в самом деле Гоголь не написал романа „Мертвые души“? Откуда же взял Шевырев, который слышал 17‐ю главу и многие другие?» [16]
Наконец, еще одно (весьма косвенное) указание на уже начатое в 1841 году обдумывание продолжения поэмы и на то, что второй том Гоголь собирался в то время завершить к 1844 году, обнаруживается в его письме от 5 (17) марта 1841 года (другая датировка – 21 февраля (5 марта) 1841 года [17]) С. Т. Аксакову:
Несмотря на мое болезненное состояние, которое опять немного увеличилось, я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается в душе моей, и благодарными слезами не раз теперь полны глаза мои. Здесь явно видна мне святая воля Бога: подобное внушенье не происходит от человека; никогда не выдумать ему такого сюжета! О, если бы еще три года [18] с такими свежими минутами! Столько жизни прошу, сколько нужно для окончания труда моего; больше ни часу мне не нужно.
Существует точка зрения, что именно в период между отъездом Гоголя из Рима (август 1841 года) и прибытием его в Москву (18 октября 1841 года) мысль о второй части «Мертвых душ» претерпела изменения: «…из безотчетно-расплывчатой она становится конкретной» [19]. Это подтверждается, в частности, и более поздним воспоминанием самого Гоголя о своем переезде из Рима в Москву как периоде, когда случилось «что-то особенное, что произвело значительный переворот в деле творчества», отчего «сочиненье <…> может произойти слишком значительным» (письмо М. П. Погодину от 26 июня (8 июля) 1847 г., Франкфурт-на-Майне). «Я сказал, – вспоминал далее Гоголь, – что оно так будет значительно, что ты сам будешь от него плакать и заплачут от него многие в России, тем более что явится во время несравненно тяжелейшее и будет лекарством от горя».
К 1841 году относится также пометка Гоголя в записной книжке 1841–1844 годов, которую он начал заполнять в сентябре 1841 года при отъезде из Германии в Россию: «Развить статью о воспитании во
