id="id30">
Эйхенбаум, Тынянов, Жирмунский и другие литературоведы-формалисты были сотрудниками Государственного института истории искусств (Зубовского института), в котором молодой Шостакович играл свои первые три симфонии.
Способность к иностранным языкам (он владел четырьмя) и веселый нрав Ионина («Еонина») описаны Л. Пантелеевым и Г. Г. Белых. См. [Белых, Пантелеев 1960].
О влиянии Мейерхольда на Шостаковича см. [Бубенникова 1973: 43].
Левая замечает, что миниатюры Хармса обладают симфоническими качествами: постоянные трансформации сюжета подчеркивают идею непостижимости и бесконечной иррациональности бытия. Другой музыкальной формой, к которой обращался Хармс, была, по мнению Левой, барочная полифония, как, например, в хармсовских «Случаях». О Шостаковиче и ОБЭРИУ см. также [Бланк 2016].
Помимо постановки оперы Кентридж увековечил свое видение частной жизни носа в цикле из тридцати гравюр, созданных в 2006–2009 годах. Они были опубликованы в виде книги под заглавием «Нос Уильяма Кентриджа» (Kentridge W. Nose. Johannesburg: David Krut, 2010).
Эта часть главы основана на моем неопубликованном докладе «Завоевание иррационального: читая Гоголя вместе с Сальвадором Дали», представленном на конференции Американской ассоциации преподавателей славянских и восточноевропейских языков в декабре 1998 года в Сан-Франциско.
Отдельно существующие части тела появляются, хотя и не столь часто, на картинах других сюрреалистов: полуабстрактных работах Хоана Миро, полотнах Макса Эрнста и Рене Магритта.
В их первой встрече, описанной художником в автобиографической книге «Моя тайная жизнь» (1942), присутствует и «носологический» момент:
«Ровно в 6 часов позвонили в дверь. Я отложил в сторону медную пластинку и отворил дверь. Это был Жак Лакан, и мы тут же начали весьма серьезную беседу. Мы поразились, насколько наши взгляды, по схожим мотивам, противоположны утверждениям конституционалистов, которые были тогда в большой моде. Мы проговорили два часа в настоящем диалектическом сумбуре. Уходя, Жак Лакан обещал поддерживать со мной регулярные контакты для обмена мнениями.
После его ухода я долго размашисто ходил по мастерской, стремясь обобщить наш разговор и более объективно сопоставить те редкие расхождения, которые обнаружились между нами. Но не меньше меня заинтересовало, а точнее, обеспокоило, почему молодой психиатр так настойчиво разглядывал меня, что за странная улыбка скользила по его губам и отчего он еле сдерживал свое удивление. Предавался ли он морфологическому изучению моей физиономии, оживленной волнующими меня идеями? Я получил ответ на эту загадку, когда отправился мыть руки – при этом всегда особенно ясно видно, какие вопросы чего стоят. Но на этот раз мне ответило зеркало. Оказывается, на протяжении двух часов я рассуждал с молодым светилом психиатрии о трансцендентных проблемах, забыв отклеить квадратик белой бумаги с кончика носа! И не подозревая о смешном маленьком обстоятельстве, толковал важно, объективно и серьезно! Какой циничный мистификатор мог бы сыграть эту роль до конца?» [Дали 2003: 35–37]
Жена Дали Гала (Е. И. Дьяконова), русская по происхождению, выросла в окружении книг, и собрание русской классики хранилось в ее библиотеке как ценнейшее сокровище. См. статью Э. де Диего, куратора выставки Дали, состоявшейся в Барселоне летом 2018 года [de Diego 2018]. В молодости Гала дружила с А. И. Цветаевой, была знакома и со старшей сестрой подруги М. И. Цветаевой. Заядлая читательница, она приохотила к современной русской литературе своего первого мужа, П. Элюара. Поженившиеся в 1917 году Гала и Элюар вместе работали над переводом пьесы А. А. Блока «Балаганчик». Мейлан Солли отмечает: «Благодаря своему воздействию на Сальвадора и круг их общих друзей-художников, а также сюрреалистическим текстам и объектам, которые создавала она сама, Гала оказала огромное влияние на авангардное искусство» [Solly 2018]. См. также [Minder 2018].
Например «Корзина с хлебом» (1945).
