вспоминает о созвучьи мелодий истины, которые постоянно слышны мухам, бабочкам и прочим букашкам («Созвучье тех мелодий, о которых / Так редко вспоминает человек»), то принятие стихотворения в оптимистичном контексте социалистического реализма следует объяснить чем-то другим. Этим «другим» могли быть помощь друзей из литературных кругов, упущение цензуры или восприятие изначальной редакции второй главки как идеологически верной, а первой и последней – как идеологически нейтральных (хотя на упоминание в первой строфе дантовского «Ада», которое у нас вызывает ассоциации с романом Солженицына «В круге первом», вполне можно было посмотреть косо). Во второй главке в ее изначальной редакции, к которой мы теперь обратимся, изображен, по видимости, сложносоставной герой соцреализма: сплав Сталина, народа, героического строителя дорог и поэта.
Главка начинается с четверостишия, в котором неявно вводятся понятие бессмертия как «дыханья мысли вечной и нетленной» в совокупном действии людей и понятие народа как строителя и вождя, – причем последний термин, конечно, является одним из наиболее частых эпитетов Сталина.
Есть в совокупном действии людей
Дыханье мысли вечной и нетленной:
Народ – строитель, маг и чародей,
Здесь стал, как вождь, перед лицом Вселенной.
[Заболоцкий 1972, 1: 337–338]
В следующих десяти строках описывается опыт и переживания этого составного персонажа, человека, который слышал «мощное дыханье / огромных толп народных» и который не забудет героических подвигов строителей дорог.
Тот, кто познал на опыте своем
Многообразно-сложный мир природы,
Кого в горах калечил бурелом,
Кого болот засасывали воды,
Чья грудь была потрясена судьбой
Томящегося праздно мирозданья,
Кто днем и ночью слышал за собой
Нетерпеливо-мощное дыханье
Огромных толп народных, – тот не мог
Забыть о вас, строители дорог.
Учитывая перекличку патерналистских интенций «не забыть маленького человека» с фигурой «вождя» в предыдущем фрагменте, может показаться, что здесь дан образ самого Сталина – закаленного труженика, человека народа, революционера, склонного к метафизике и заботливого отца своих советских детей. На второй взгляд представляется, что в пассаже изображен народ в целом и его отношение к строителям дорог.
Но, несмотря на то что эти толкования вполне могут быть справедливы, этот фрагмент также представляет собой автопортрет поэта, который одновременно обещает не забыть строителей дорог и, написав стихотворение, исполняет свое обещание. Это Заболоцкий, сын провинциального агронома, «познал на опыте своем / Многообразно-сложный мир природы». Именно он всю жизнь был исполнен метафизическими переживаниями по поводу «томящегося праздно мирозданья». И, что самое главное, именно он при Сталине оказался на работах среди болот и бурелома, строя дороги и выполняя другие виды принудительного труда [Заболоцкий Н. Н. 1994: 178, 183, 202, 246–247] [291]. В своем стихотворении Заболоцкий изображает одновременно и триумф человеческого труда, и жестокую несправедливость советской системы.
В остальном стихотворение проникнуто той же тонкой, но устойчивой двусмысленностью. Преобладает, несомненно, социалистическое прочтение, но оно не уничтожает подспудный смысл – политическую реальность, видимую «голыми глазами». Заключительное четверостишие вышеупомянутой строфы, например, можно интерпретировать двумя взаимоисключающими способами. В контексте стихотворения, опубликованного в «Новом мире» в 1947 году, этот фрагмент можно и нужно понимать как сигнал о готовности поэта служить людям, которые, тяжело дыша, строят светлое социалистическое будущее. Более того, народное нетерпеливо-мощное дыханье перекликается с собственным предназначением людей как «дыханья мысли вечной и нетленной» во второй строке строфы. С другой стороны, у этих же строк есть второе прочтение, – вездесущий народ дышит поэту в затылок, угрожая политическим преследованием. Потенциально зловещий смысл этих строк выступает еще более явно в варианте, вошедшем в сборник произведений Заболоцкого под редакцией Струве и Филиппова:
Кто днем и ночью слышал за собой
Речь Сталина и мощное дыханье
Огромных толп народных, – тот не мог
Забыть о вас, строители дорог.
[Заболоцкий 1965: 325] [292]
Здесь в сознание поэта днем и ночью вторгается не только обезличенный народ, но и голос самого Сталина.
В следующей строфе поэт уходит с позиции всеведущего рассказчика, управляющего ходом повествования, принимая интонацию былинного рассказа. Метр меняется с размеренного пятистопного ямба на бодрый трехстопный анапест. Рассказчик прядет ткань повествования о соцреалистическом герое, русском Поле Баньяне, персонаже в духе то ли «Дяди Степы» Михалкова, то ли Сталина, как его принято было изображать. Но здесь снова советский миф вступает в противоречие с советской действительностью, пусть они и описываются одним и тем же набором слов.
Далеко от родимого края,
Исполняя суровый приказ,
Он идет, по пустыням шагая,
Человек, изумляющий нас.
Он идет через тундры и горы,
Он шагает сквозь топи болот,
Сквозь глухие лесные просторы
Он, не ведая страха, идет.
Валят с ног его злобные ветры,
Засыпает пустыню пурга,
Но ложатся дорог километры
Вслед за ним сквозь леса и снега.
Бьются в грудь ему синие льдины,
Водопад угрожает бедой,
Но мосты, упираясь в пучины,
Повисают за ним над водой.
Над горами бушуют метели,
Ураган ему кровь леденит,
Но залитые светом тоннели
Вслед за ним прорезают гранит.
Фраза «человек, изумляющий нас» звучит как соцреалистический эпитет, уместный по отношению к Сталину, или по меньшей мере к кому-то вроде Павла Корчагина, героя романа «Как закалялась сталь». Вдали от родины этот удивительный человек шагает по пустыням, исполняя «строгий приказ» – свой социалистический долг. Ему неведом страх, и ни метель, ни гранитные скалы не могут помешать ему прокладывать дорогу, километр за километром.
Но взглянем на него еще раз. Учитывая исторический контекст, вызывает вопрос фраза «далеко от родимого края». Добровольно ли этот человек покинул родину, чтобы строить дороги в напоминающем Сибирь ландшафте стихотворения, или же расставание было вынужденным? Кроме того, прилагательное суровый из выражения «суровый приказ» двусмысленно. Возможно, в «суровом приказе» на самом деле отражен «суровый приговор», вынесенный образцовому дорожному строителю?
«Человек, изумляющий нас» на первый взгляд кажется квинтэссенцией советского героя. Но внимательное чтение в сочетании со знанием контекста наводит на мысль о квинтэссенции иного рода – о типичной жертве советского террора. Поэт изумлен не только храбростью и стойкостью описываемого персонажа, но и тем, что эту поистине героическую работу, вполне возможно, выполняет заключенный, признанный врагом народа [293].
Таким образом, Заболоцкий вносит свой вклад в русскую традицию тюремной литературы, к
