См. комментарии Гришунина к статье «Безыменная любовь» [Тынянов 1969: 402–403], а также работу [Эйхенбаум 1986]. Гринлиф писала, что поздние работы Тынянова, «Безыменная любовь» и роман «Пушкин», можно «рассматривать как попытку “читать между документами”, заполняя пробелы, оставляемые историей» [Greenleaf 1992: 287].
См. [Greenleaf 1992: 287], [Тынянов 1969: 402–403].
С точки зрения Гринлиф, режиссерский глаз Эйзенштейна привлекли возможности для монтажа и синестетического цветового кодирования [Greenleaf 1992: 264–265].
«Если роман о Грибоедове фактически кончается смертью героя, то, как видим, новый роман Тынянов строил уже по-другому», – замечает Костелянец [Костелянец 1959: 557]. Однако этот новый способ не обязательно должен был оказаться продуктивным путем для развития Тынянова-писателя или его метода «научного романа».
И подобно Державину, который продиктовал воспитаннице Е. Н. Львовой комментарии к своему собранию сочинений, как бы заново проживая свою жизнь через поэзию, Ходасевич писал заметки и объяснения на принадлежавшем Н. Н. Берберовой экземпляре своего собрания стихотворений. См. [Malmstad 1975: X; Bethea 1983: 333; Зорин 1988: 27].
Строго говоря, в ранние годы поэт намеревался писать по крайней мере еще две биографии. В 1913 году Ходасевич набросал несколько идей, касающихся жизни императора Павла I, где сравнивал его с Гамлетом, а в 1918 году начал писать биографию Дельвига – товарища по Лицею и одного из ближайших друзей Пушкина.
По словам А. Л. Зорина, «писать книгу жизни не было времени». 19 июля 1932 года Ходасевич писал своей жене Н. Н. Берберовой: «Думаю, что вспышка болезни и отчаяния были вызваны прощанием с Пушкиным. Теперь и на этом, как на стихах, я поставил крест. Теперь у меня нет ничего» [Бетеа 1988: 285].
В некрологе Ходасевичу Берберова писала: «Он сам вел свою генеалогию от прозаизмов Державина, от некоторых наиболее “жестоких” стихов Тютчева, через “очень страшные” стихи Случевского о старухе и балалайке и “стариковскую интонацию” Анненского» [Берберова 1939: 260]. Заметим, что Берберова ничего не говорит здесь о стилистическом влиянии Пушкина.
Зорин отмечает, что «Державин интересовал Ходасевича на протяжении всей жизни. В анкете 1915 года Ходасевич “из писателей, оказавших на него наибольшее влияние”, назвал, “прежде всего, Пушкина и Державина”» [Зорин 1988: 15].
По ряду причин это издание так и не увидело свет. По словам Зорина, Андрей Белый потерял несколько листов рукописи, а затем потенциальный издатель 3. И. Гржебин был вынужден закрыть свою фирму из-за финансовых трудностей прежде, чем проект был осуществлен [Зорин 1988: 17].
См. всю историю ниже.
См. статью «Литература в изгнании» (1933), которая начинается словами: «Русская литература разделена надвое. Обе ее половины еще живут, подвергаясь мучительствам, разнородным по форме и по причинам, но одинаковым по последствиям» [Ходасевич 19966: 256].
О мире символистов см. его эссе «Конец Ренаты» (1928) [Ходасевич 1991: 269–277]. См. также эссе «О Чехове» [Ходасевич 1991:249–254] и мой анализ этой работы ниже.
См. книгу стихов «Путем зерна» [Ходасевич 1996а: 137–190].
Набоков в романе «Дар» (1937) исследовал тот же вопрос: что пошло не так в русской литературе? Мысль о том, что русское искусство и культура пришли к концу, носилась в воздухе; см., например, книгу Вейдле «Умирание искусства» [Вейдле 1937]. Вейдле мог значительно повлиять на Ходасевича в этом вопросе. Ходасевич написал рецензию на его книгу [Ходасевич 19386].
См. его статью «Державин» [Садовской 1988].
Этот лозунг из манифеста футуристов 1913 года можно задним числом, игнорируя специфику времени, применить к большинству поэтов послепушкинской эры, равно как и других периодов. Футуристы, чье заявление прозвучало столь громко и радикально, просто повторяли принцип литературной политики, согласно которому новые писатели должны отбрасывать влияние и репутацию старых, чтобы расчистить пространство для самих себя.
Д. Бетеа глубоко исследовал отношения Пушкина и Державина во второй части своей книги о Пушкине [Bethea 1998а], см. также [Bethea 19986].
В данном случае Ходасевич обращается к Пушкину (и улучшает его суждение), чтобы истолковать Державина. «Нас возвышающий обман» – цитата из стихотворения Пушкина «Герой» (1831).
И. А. Паперно интерпретировала эту статью как часть проекта Ходасевича, призванного приблизить «триумф православия». Хотя доводы исследовательницы очень интересны, я могу заметить, что Ходасевича едва ли можно назвать горячим сторонником православия. Церковная образность в этом фрагменте скорее русская, чем православная [Рарегпо 19946: 225].
Это «жизнетворчество» было одной из главных мишеней полемики со стороны младшего современника и литературного союзника Ходасевича – Набокова [Dolinin 1995]. См. также обсуждение интерпретации Ходасевичем истории Брюсова, Белого, Петровской и других символистов у Бетеа [Bethea 1983:44–49].
Этот фрагмент посвящен погибшему поэту С. В. Киссину (эссе «Муни»), с судьбой которого у Ходасевича ассоциируется символизм. Бетеа комментирует эту связь: «В эпоху символизма, когда события частной жизни разворачивались на фоне богемного быта, их повседневность становилась похожей на проекции волшебного фонаря, мира ноуменального на феноменальный; Ходасевич и Муни жили в сверхъестественной реальности» [Bethea 1983: 216]. Бетеа связывает осуждение Ходасевичем символистского «жизнетворчества» с самоубийством Киссина.
Эти два эпизода стали самыми известными, поскольку оба любовных треугольника послужили прототипами для литературных произведений: роман В. Я. Брюсова «Огненный ангел» основан на его и Белого отношениях с Петровской, а А. А. Ахматова, близкая подруга Глебовой-Судейкиной, использовала ее историю в «Поэме без героя».
Похоже, что в их число Ходасевич включал и Маяковского. В статье, посвященной гибели Маяковского, он писал: «До наших времен в поэзии боролись различные правды – одна правда побеждала другую, добро сменялось иным добром. Врагам легко было уважать друг друга. Но в наше время правда и здесь столкнулась с самой ложью,
