“Я не в силах описать состояние души моей”, вспоминал впоследствии Пушкин: “когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отрочески[й] зазвенел, осекся, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил свое чтение; не помню, куда бежал. Державин был в восхищении: он меня требовал, хотел меня обнять… меня искали, но не нашли”» [Ходасевич 1920–1939:14].
Ср.: «В… 1815 году, 8 января, в лицее происходили торжественные публичные испытания, на которые прибыли многие высокопоставленные лица из Петербурга, в том числе Державин. Пушкин должен был читать перед ним свои “Воспоминания в Царском Селе”. Об этом событии, когда поэт впервые публично был признан первым тогда в России поэтом, Пушкин вспоминал до конца жизни…» (вступительная статья «Александр Сергеевич Пушкин» к «Сочинениям А. С. Пушкина», Берлин, «Петрополис», возможно 1936 или 1937 год).
Лицей тоже переменился. В черновом варианте лицейской главы Ходасевич описывает это следующим образом: «К сожалению, многое из этих добрых начинаний было безвозвратно унесено течением лицейской действительности. И научное, и нравственное воспитание лицеистов вышли не блестящими. Кажется, именно промахи в первой области были главной причиной недостатков, которые обнаружились во второй» [Ходасевич 1920–1939: 9].
Ходасевич писал: «Лицей открылся во дни, роковые для России. Гроза двенадцатого года бушевала за его стенами. Патриотический порыв, как молния, пронизал все слои общества и сплавил их в одну массу. <…> Война была тем жгучим общим интересом, который с самого начала сблизил лицеистов друг с другом» [Ходасевич 1920–1939: 11].
П. В. Анненков, чья книга послужила Ходасевичу одним из источников для этого эпизода, идет дальше и описывает и характеризует слова императора как «отеческие»: «Государь император удостоил торжественный акт своим присутствием и повелел представить себе всех выпускаемых учеников. С отеческою нежностью увещевал он их о исполнении священных обязанностей к монарху и отечеству и преподал несколько советов, долженствовавших руководить их на пути жизни» [Анненков 1855: 41–42].
Это собирательное существительное (фамилия превращается в обобщенный образ, определенную характеристику) сходно с наименованием другого явления – «пугачевщина».
Анненков пишет, что этот фрагмент был обнаружен на обороте клочка потерянных записок: «<…> попросил водки. Подали водку. Налив рюмку себе, велел он ее и мне поднести; я не поморщился – и тем, казалось, чрезвычайно одолжил старого арапа. Через четверть часа он опять попросил водки и повторил это раз 5 или 6 до обеда» [Анненков 1855: 63].
Сурат указывает, что «общество умных» – выражение из пушкинских планов для романа «Русский Пелам» (1834–1835) [Ходасевич 1997а: 535], среди прототипов персонажей этого романа были декабристы.
См. также в десятой главе «Евгения Онегина»: «И не входила глубоко / В сердца мятежная наука, / <Всё это было только> скука, / Безделье молодых умов» [Пушкин 19376: 525].
Несмотря на то что Ходасевич провозглашает: «Скажем прямо», стиль далек от прямоты и выдает желания автора. В предложении звучит и утверждение «влюбленности», и оценка переживаний героя, и в то же время появляется слово «как бы», которые часто указывают на собственную точку зрения Ходасевича. Оговорки подрывают силу высказывания и говорят либо об осторожности, которая не очень подходит к этой статье, либо отражают мысли самого юного Пушкина. Однако он никогда не сказал бы самому себе: «Я влюблен в этих людей», но прибег бы к туманному иносказанию, как в этом случае.
Пущина в Лицее звали Жанно; они с Пушкиным занимали соседние комнаты, которые разделяла лишь перегородка.
В тексте собрания сочинений 1997 года на этом месте нет пробела между строками, повествующими о Жанно Пущине и пушкинской простуде, и получается другой эффект. Сериализация «Молодости» выделяла некоторые части этой работы, особенно начала и концы каждого отдельно печатавшегося фрагмента.
О полемике Ходасевича с Вересаевым см. [Паперно 1992: 26–32].
Впервые опубликовано в «Современных записках» (1924. № 20. С. 302–308), перепечатывалось в «Поэтическом хозяйстве Пушкина» [Ходасевич 1924: 106–113] и в собрании сочинений [Ходасевич 1997а: 468].
При публикации этой статьи в «Возрождении» была допущена опечатка, в результате которой получалось, что именно Пушкин, а не Пущин был приглашен вступить в общество; надо полагать, что тогдашние читатели заметили эту ошибку так же быстро, как замечают современные.
Здесь Ходасевич цитирует Пущина («Записки о Пушкине», 1858); см. [Ходасевич 1997а: 537].
«Записки» Ф. Ф. Вигеля (1864–1865) цитируются по [Ходасевич 1997а: 537].
Из письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 4 сентября 1818 года [Ходасевич 1997а: 537].
Из записки о тайных обществах, поданной А. X. Бенкендорфом Александру I в 1821 году [Ходасевич 1997а: 538].
Последние слова передает Анненков [Анненков 1874].
Пушкин написал об этом в письме к Александру I, сочиненном в июле – сентябре 1825 года; письмо не было отослано [Ходасевич 1997а: 538].
Со слов И. И. Пущина, см. [Пущин 1907].
Письмо Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву от 7 июня 1820 года.
Письмо Н. М. Карамзина к П. А. Вяземскому от 17 мая 1820 года.
См. также комментарии к этому фрагменту [Ходасевич 1997а: 539].
Паперно пишет о «своеобразн[ой] попытк[е] Ходасевича <…> “породниться” с Пушкиным. Описывая происхождение предка Пушкина Ганнибала, Ходасевич приписывает ему еврейскую кровь (Ибрагим Ганнибал происходил из Абиссинии, где, утверждал Ходасевич, “кровь негритянская густо смешана в населении с семитической”), а через крестную мать сближает его с Польшей (он замечает, что польская королева Христина была крестной матерью арапчонка при крещении его в православную веру в Вильне). В результате оказывается, что
