в культуре человечества, отражает именно это странное сочетание обладания и существования. С одной стороны, наши тела звероподобны, подвержены болезням и старению, чего мы очень хотели бы избежать. С другой стороны, если бы наша жизнь ограничивалась только нашим сознанием, это было бы стерильное, бессодержательное существование — жизнь хороша тем, что мы живем в реальном мире, осознавая при этом всю чувственную роскошь обладания своим телом [52]. И хотя мы часто думаем, что наше сознание — это и есть «мы», для многих тело остается основной частью идентичности, и сама мысль о том, что когда-нибудь оно будет гнить в земле, отвратительна. Размышления о том, что происходит с телом после смерти, занимали человечество тысячелетиями. Многие похоронные ритуалы связаны с выражением чувства горя, но в них также немало внимания уделяется тому, что произойдет с телом дальше. Древние египтяне, например, верили, что тело обязательно понадобится человеку в следующей жизни, и поэтому придумали сложнейший процесс мумификации. В новейшее время все еще изредка применяются процедуры сохранения тел, хотя многие теперь предпочитают медленному разложению быструю кремацию. Образы зомби очень точно отражают эти страхи послесмертия: при всем отвращении мы должны бороться с гниющими телами, восставшими из могил. Мы настолько напуганы знанием о том, что с самого рождения наши тела встали на путь, который закончится тленом, что некоторые из нас прибегают к сложным и неимоверно дорогим медицинским, в том числе хирургическим, процедурам, лишь бы отсрочить признаки старения и создать иллюзию того, что тело не дряхлеет и остается вечно юным. Мы знаем, как это происходит: в определенный момент истерическое отрицание неминуемой судьбы становится все более нетерпимым и остервенелым. Но с ней приходится смириться. Время не остановить. Хуже того: возможно, наш интерес к зомби проистекает не столько из страха смерти, сколько из страха того, что мы
не умрем, что нам никогда не вырваться из наших тел и что после смерти мы не перенесемся в мир духов и не прекратим существовать, а так и будем жить дальше и наши души будут разлагаться вместе с нашими телами. Вот что действительно ужасно. Видимо, эти страхи отчасти связаны с теми разнообразными унижениями, которые нам приходится испытывать по мере старения. Мы все еще управляем своими умственными способностями, но остаемся в собственном теле, которое разрушается прямо на глазах. Или наши тела почти в полном порядке, но зато разумом постепенно завладевает деменция. Наблюдать за этим постепенным и неизбежным переходом в состояние зомби — ужасный опыт, который переживают миллионы сиделок и родственников, ухаживающих за пожилыми людьми с болезнью Альцгеймера.
И безумие, и разложение тел зомби прямо отражают наш страх старения. В историях о людях, наблюдающих превращение родных и близких в неузнаваемых монстров, персонажи часто задаются вопросом: а осталось ли в этом существе хоть что-то от прежнего человека? Иными словами, когда наш разум и тело в итоге предадут нас, останемся ли мы самими собой?
Зомби страшны не тем, что мертвые хотят умертвить нас, но тем, что находятся в бесконечном процессе умирания и хотят вовлечь в него и нас, чтобы мы тоже бесконечно разлагались и теряли самих себя. Мы думаем, что хотим избежать неминуемого конца, улизнуть от смерти, но при этом мечтаем о том покое, который она приносит, — естественной кончины после естественной жизни на самом деле не стоит бояться. Поистине ужасно только одно — неотвратимое разрушение всего в нашей жизни: разложение наших тел, нашего разума, нашего общества и даже самой нашей человечности.
Благодаря символической многозначности зомби создают жанр, в котором пересекаются самые разные сюжеты: апокалипсис в результате эпидемии, климатический апокалипсис, апокалипсис как неизбежное следствие энтропии. Эти разлагающиеся трупы вбирают в себя столько наших страхов и неуверенности, что поистине становятся самой яркой метафорой конца света.
Глава 3. Выносите своих мертвецов: разрушительная чума
В «Илиаде» Гомера, действие которой происходит в XII веке до н. э., осаждающая Трою греческая армия опрометчиво проявляет неуважение к одному из жрецов Аполлона. В ответ разгневанный бог мечет в ее лагерь зараженные стрелы: «в самом начале на месков напал он и псов разнобродных, после постиг и народ, смертоносными прыща стрелами; частые трупов костры непрестанно пылали по стану» [53]. Эпидемия продолжается девять дней — по нынешним меркам совсем недолго. После того как греки признают свою вину перед жрецом и приносят в жертву Аполлону овец и коз, им удается избавиться от чумы.
Семь столетий спустя Афины поразила уже настоящая эпидемия, унесшая жизни четверти населения и поставившая город-государство на грань поражения в войне со Спартой [54]. Греки нашли простую причину — волю Аполлона: спартанцы умолили его пообещать им победу, и вскоре их враги начали умирать от заразы. Современный анализ тех событий показывает, что осажденный город был переполнен беженцами, поэтому люди жили в антисанитарных условиях и риск заражения у них был гораздо выше, чем у спартанских воинов, свободно передвигавшихся по местности. Однако такое объяснение не приходило в голову древним грекам, и в своем несчастье они обвиняли бога.
Существует великое множество историй об апокалипсисе, наступившем в результате инфекционного заболевания, таковы, например, сюжеты фильмов «Эпидемия» (1995) и «Заражение» (2011) [55]. Между тем, в отличие от богов и чудовищ, которым посвящены предыдущие главы, болезнь всегда зримо присутствовала в жизни людей. Сейчас мы гораздо больше знаем об инфекциях и располагаем богатым арсеналом лекарств и гигиенических навыков для борьбы с ними, но все равно можем заразиться. Это и плохо, и хорошо: плохо потому, что болезнь может покалечить или убить человека, а хорошо потому, что наш организм реагирует на инфекцию выработкой антител. Все родители знают, что кажущаяся бесконечной череда насморков и других хворей у маленьких детей необходима для формирования иммунитета, каким бы мучительным этот процесс ни был для всех участников.
То, что справедливо для индивида, справедливо и для всей цивилизации, и раз уж болезнь порой уносит жизнь отдельного человека, то ровно так же она может уничтожить — и уничтожала — целые людские сообщества. В своей влиятельной книге «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ» (1997) американский ученый Джаред Даймонд рассматривает определяющую роль эпидемий в истории человечества. Он утверждает, что в Европе в силу массовых перемещений людей, например в связи с торговлей, болезни легко распространялись по разным регионам. В этом точно не было ничего хорошего, в Средние века и в эпоху Возрождения Европа действительно страдала от череды страшных эпидемий: в XIV веке жертвами чумы стали 75 миллионов европейцев — почти половина населения. Но
