врачи НСЗ никогда не будут «подавлять выражение индивидом его гендерной идентичности» [255]. Но несмотря на то, что некоторые медработники предупреждают о возможности «гипердиагностики и чрезмерного лечения», предположения продолжают двигаться в одном направлении.
Это опыт лишь одного американского родителя, семья которого была вынуждена пройти транссексуальный путь в последние несколько лет. Для того, чтобы защитить личность ребенка, о котором пойдет речь, я намеренно завуалирую упоминания о местах и некоторые детали. Но его семья жила в одном из больших американских городов и только недавно переехала в сельскую местность. Там они и жили в тот момент, когда я разговаривал с матерью ребенка, которую я буду называть Сара.
Сара – во всех отношениях среднестатистическая мать, представительница среднего класса. Она заботится о своих детях и, как и ее муж, работает, чтобы их прокормить. Она описывает свои политические взгляды как «немного левее центра». Четыре года назад, когда ее дочери было 13 лет, та заявила, что является трансгендером и на самом деле ощущает себя мальчиком. Этой девочке уже диагностировали легкую форму аутизма, и некоторые сверстники ее не принимали. Ей было сложно улавливать эмоции других людей во время разговора. Приглашения поиграть не были взаимными, и ее выбор в одежде не вызывал одобрения среди ее сверстников. Со временем дочь Сары заметила, что мальчики, которые учились с ней в одной школе, были к ней более благосклонны, чем девочки. Но даже тогда она не получала столько общественного одобрения с их стороны, сколько хотела бы иметь. «Почему я никому не нравлюсь?» – время от времени спрашивала она свою мать. Пытаясь понять, почему она, в частности, «не вписывалась» в компанию девочек, она в то же время пыталась найти причины, по которым ее не принимали сверстники в целом.
А затем она объявила своей матери, что на самом деле является мальчиком и что в этом была причина ее проблем. Сара спросила ее, почему она считает, что является трансгендером. В конце концов, для ее семьи все это было очень неожиданно. Ее дочь сказала, что ей пришла в голову эта идея после просмотра презентации в школе. В тот момент выяснилось, что около 5 % детей в этой школе идентифицируют себя как трансгендеров. Эта группа детей включала в себя круг удивительно похожих детей, в том числе тех, которым диагностировали различные формы аутизма, а также тех, которые были непопулярны среди сверстников и с трудом находили с ними общий язык. Конечно, ее мать хотела узнать больше. Если бы в ее школе не было других детей, которые идентифицировали бы себя как трансгендеры, решила ли бы она, что является мальчиком? Дочь Сары ответила, что нет, она бы не решила так, потому что «не знала бы, что есть такой вариант». Дело было не в том, что она думала, что является мальчиком; она была мальчиком. Более того, ее мать не была способна понять это, поскольку она была «цис». Сара никогда прежде не слышала слова «цис», не говоря уже о том, что это слово никогда не применялось по отношению к ней. Дочь Сары неоднократно сказала ей, что «транс-дети знают, кто они такие».
Но Сара поддержала свою дочь. Она согласилась называть ее новым мужским именем, которое та выбрала для себя, и начала обращаться к ней, используя мужские местоимения. Она даже представила дочь своим друзьям как сына. Стараясь оказать ей как можно больше поддержки, мать отправилась вместе с дочерью на марш гордости и танцевала под песню Леди Гаги «Born This Way». Сара поддерживала ее настолько, что купила ей ее первую утяжку, которая нужна была ее дочери, чтобы скрыть развивающуюся грудь. Трудно представить себе, что еще могла бы сделать мать.
В то же самое время, что было довольно понятно, Сара начала искать информацию о транссексуальнсти онлайн. Это было чем-то новым для ее семьи, и она хотела ознакомиться с различными мнениями по этому вопросу, чтобы составить свое собственное. По собственному признанию Сары, ее первые впечатления об онлайн-спорах были не лучшими. Многое из того, что она прочитала онлайн, по ее мнению, было отмечено следом «анти-ЛГБТ-взглядов». Люди, которые писали нечто подобное, по ее словам, часто казались «гомофобами или религиозными». Она никогда еще не изучала вопрос настолько глубоко. Она была «просто обеспокоена тем, что происходило с ее дочерью». Наконец Сара отправилась проконсультироваться с профессионалами, начиная с врачей, занимавшихся вопросами гендера.
Сначала она услышала нечто, что уже слышали многие люди, попавшие в схожее положение. Врач сказал ей, что «поддержка со стороны родителей является первым шагом к предотвращению суицида». Как и для любого другого родителя, то было угрозой воплощения в жизнь самого страшного кошмара. Этот врач также сказал Саре, что, поскольку ее дочь была «настойчивой, упорствующей и последовательной» в своих утверждениях, это означало, что она и впрямь была мальчиком. Сара была обеспокоена не только словами медиков, но и тем, что говорила ее дочь. Каждый раз, когда ее дочь описывала свои ощущения, порожденные гендерной дисфорией, Сара замечала, что ее слова звучали «разученным текстом». И сказать, что текст был манипулятивным, – значит не сказать ничего. В какой-то момент дочь предъявила список требований, и она готова была использовать шантаж и угрозы на случай, если требования не будут выполнены.
Дочери Сары было 13 лет, когда она объявила, что является трансгендером. В 14 с половиной лет она отправилась к терапевту. А в 15 ей сказали, что ей нужно начать принимать блокатор гормонов «Люпрон». На каждом этапе подчеркивалось, что со стороны матери было «оскорбительно» подвергать сомнению чувства дочери и что это касалось как ее трансгендерности, так и аутизма: «Люди с аутизмом знают, какие они», – говорилось ей. Даже сомнение по этому поводу было «эйблизмом». Мать и дочь посетили ряд других терапевтов, прежде чем вернуться к первому. Когда Сара выразила некоторое беспокойство по поводу вариантов, которые были предложены ее дочери медиками, в частности, блокаторы гормонов, ей сказали: «Вы можете выбрать между блокаторами гормонов и больницей». Итак, в возрасте 17 с половиной лет дочь Сары объявила, что хочет пройти через операцию.
Конечно, Сара спросила свою дочь, действительно ли та хочет сделать это. Она подчеркнула необратимость пути, по которому собиралась пройти ее дочь. Еще более необратимой, чем прием гормонов, была хирургическая операция. Сара спрашивала свою дочь о том, что, если после того, как она пройдет через операцию, она захочет вернуться к своему первоначальному полу? Что, если, претерпев операцию, она поймет, что
