лечение или позже стали жалеть о смене пола, но при этом добавила, что это не должно влиять на мнение людей, которые хотели бы совершить переход. Одна из проблем, по ее мнению, заключается в том, что такие важные решения порой принимаются «врачами (чаще всего цисгендерными), которые решают, готовы дети к этому или нет». Олсон-Кеннеди считает, что это «неработоспособная модель» [259].
Несмотря на тот факт, что руководство Общества эндокринологии (самой старой и самой главной организации в мире в области эндокринологии и исследований метаболизма) утверждает, что существует «минимальный опубликованный опыт» по гормональному лечению «детей от 13 с половиной до 14 лет» [260], Олсон-Кеннеди и другие ее коллеги выглядят необычайно уверенными в том, что они делают, например, в ее невероятно упорном игнорировании не только ее оппонентов, но и необратимости действий, к совершению которых она поощряет детей. Во время одной из презентаций, снятой тайком, она говорит о чем-то, что, по ее словам, она «просто должна сказать». Это был ответ любым критикам, которые считают, что дети не способны принимать такие фундаментальные и необратимые решения. Размахивая руками и выходя из себя из-за этих неприемлемых точек зрения, Олсон-Кеннеди заявила, что люди, которым нет и 20 лет, вступают в брак, выбирают колледжи, в которые будут поступать, и что есть и другие «меняющие жизнь решения», принятые в молодости, которые завершаются успехом. Мы слишком много внимания уделяем негативу, говорит она. «Мы знаем, что подростки способны принимать обоснованные логические решения». Пока что это бесспорно. Но та небрежность, с которой она делает следующее замечание, являются несколько шокирующей. «Вот в чем состоит особенность операции на груди, – говорит она. – Если позже в жизни вы захотите вновь иметь грудь, вы можете пойти и получить ее» [261].
Правда? Где? Как? Разве люди – это конструктор «Lego», в который новые кусочки можно вставлять, вынимать и заменять по желанию? Разве хирургическая операция является настолько безболезненной, бескровной, бесшовной и не страшной в наши дни, что людей человек может попросту приклеить себе грудь в любой момент и счастливо жить дальше, наслаждаясь своими новыми приобретениями? Типичная операция по смене мужского пола на женский включает в себя не только операции на гениталиях и груди, но и операции по уменьшению подбородка, носа и лба, которые включают в себя снятие кожи с лица. Также нужна пересадка волос, логопедия и многое другое. Женщина, которая хочет стать мужчиной, должна перенести конструирование чего-то, что будет похоже на пенис, созданного из кожи с других участков тела. Часто кожу берут с рук пациента – хотя успех и не гарантирован. И все это ценой в десятки – а часто и сотни – тысяч долларов. Назвать это все полным безумием было бы неверно.
Потому что все еще хуже. В феврале 2017 года организация под названием WPATH провела свою первую конференцию USPATH в Лос-Анджелесе. WPATH расшифровывается как «Мировая профессиональная ассоциация по вопросам здоровья трансгендеров». А конференция называлась «Первая американская научная конференция профессиональной ассоциации по вопросам здоровья трансгендеров». Одна секция этого симпозиума называлась «Вне бинарности: забота о небинарных подростках и молодежи». Во время нее доктор Олсон-Кеннеди обратилась к полной аудитории людей, уже, очевидно, согласных с ней. Однако наряду с тем, что прозвучали слова, с которыми ее зрители согласились, стало очевидно, насколько молоды эти «подростки и молодежь», о которых шла речь в названии секции.
К примеру, Олсон-Кеннеди описала, как однажды работала с восьмилетним ребенком, которому (что, очевидно, показалось ей до смешного нелепым) «при рождении приписали женский пол». По словам Олсон-Кеннеди, «и вот этот ребенок пришел ко мне на прием», и родители ребенка в замешательстве. Их дочь «полностью выглядела как мальчик», что означало «короткие волосы, мужская одежда. Но этот ребенок посещал очень религиозную школу. И в туалетной комнате для девочек, которую посещал этот ребенок, все говорили: „Почему этот мальчик приходит в женский туалет? Это проблема“. И этот ребенок решил: „Видимо, у меня все складывается не очень, мне надо разобраться в себе, типа, я хочу посещать школу в качестве мальчика“». Олсон-Кеннеди продолжает рассказывать эту историю так, будто это какой-то анекдот, и изображает озадаченные лица родителей и нелепые мнения людей из круга, которые, видимо, не понимают то, что для доктора и ее аудитории является самоочевидным. Некоторые «дети», которые приходят к ней на консультацию, похоже, имеют превосходную «ясность» и «великолепную артикуляцию» их истинного гендера и просто «принимают его». Этот «ребенок», похоже, не «собрался с мыслями или не думал обо всех этих других возможностях». Хотя Олсон-Кеннеди рассказала историю о трехлетней девочке, сказавшей своей матери, что она ощущала себя мальчиком – теперь доктор утверждает, что ребенок этого не говорил – присутствующие понимающе смеются, слушая эту историю. В какой-то момент Олсон-Кеннеди вспоминает, как, когда спросила «ребенка» (из предыдущего примера) о том, мальчиком он был или девочкой, и увидела «замешательство» на лице ребенка, этот ребенок ответил: «Я – девочка, потому что у меня тело девочки». Олсон-Кеннеди добавляет к этому: «Это то, как ребенок научился говорить о своем гендере – основываясь на виде своего тела». Затем она рассказывает о своей блестящей идее – «выдуманной прямо тогда, сходу, кстати говоря». Она спросила ребенка, любит ли тот печенье «Pop Tarts». Ребенок ответил утвердительно. И тогда Олсон-Кеннеди спросила его о том, что он бы стал делать, если бы ему попалось клубничное печенье в коробке, полной печенья со вкусом корицы. Это клубничное печенье или печенье с корицей? «Ребенок такой: „Ну конечно, это клубничное печенье“. И я ему такая: „И-и-и?..“ В этот момент аудитория понимающе смеется и начинает аплодировать. Олсон-Кеннеди продолжает: „И тогда ребенок повернулся к своей маме и сказал: „Я думаю, что я мальчик в оболочке девочки““. В этот момент зрители начинают умиленно ворковать, восхищаясь этим моментом. Олсон-Кеннеди подводит итог: „Лучшим во всем этом было то, что мать ребенка растрогалась, встала с места и крепко обняла ребенка. Это был потрясающий опыт“. Прежде чем другие зрители в аудитории встали для того, чтобы рассказать свои собственные душераздирающие истории, она продолжила: „Я переживаю за те моменты, когда мы говорим „Я являюсь“ против „Я бы хотел быть“, потому что я думаю, что вокруг людей происходит много чего, что способствует их осознанию и артикуляции гендера. Так что я не думаю, что это я сделала этого ребенка мальчиком“. В этот момент зрители смеются над самой этой идеей. „Я думаю, что предоставление этому ребенку языковых инструментов для того, чтобы он описал свой гендер, было по-настоящему важным“ [262].
Одной из странных
