с хорошими актерами, но достаточно условный — толчок для размышления, не больше. Нет, Маринка и его умудряется пережить как жизненную, подлинную драму.
Насколько помню, Вера сознательно воспитывала в Маринке эту страсть отождествлять в какой-то мере желаемое и действительное, фантазировать, продолжать в воображении судьбы литературных героев.
Помню один из ее разговоров с дочкой, происшедший в моем присутствии (Марине тогда было лет пять-шесть). Я, Вера и ее соседка спешили на вечерний сеанс в кино. Перехватив на бегу по бутерброду с чаем, мы одевались. Вера мыла чашки. А Маринка канючила:
— Мам, не ходи в кино. Мам, пойдем в Изумрудный город. Мама, я боюсь одна, придут головотяпы...
Ясно было, что ей только что прочли прелестную сказку Волкова «Волшебник Изумрудного города». Верина сослуживица попыталась «успокоить» Маринку:
— Да ведь нет этого города. Нет.
Но Маринка расплакалась.
— А почему города нет? Зачем же пишут? Ты же, мама, говорила, что обманывать нехорошо...
Верина соседка ударилась в размышления:
— Эти писатели... Морочат ребятам голову. Не знают, о чем писать, не знают жизни, выдумывают...
Маринка смотрела на нее своими огромными заплаканными глазами, пытаясь понять, о чем идет речь.
Вера сказала своей соседке:
— Об этом — по дороге,— и уже обращаясь к Мариночке:
— Иди сюда, дочка, на дорожку поговорим.
— Понимаешь, такого города и впрямь нет, но ты думай, что он есть. Писатель на это рассчитывал, понимаешь? Этот город нельзя «потрогать», но в голове у писателя он как настоящий, и мы его видим, верно? Значит, он есть.
— Есть!.. Есть такой город,— радостно обернулась Маринка к нам. На том, что города все-таки нет, она не заостряла своего внимания. Ей не надо было вычеркивать из головы прекрасную изумрудную картинку, не надо было бороться с собственным воображением, и она была рада.
Мы вышли, когда девочка спокойно листала знакомую книгу, с приливом нового любопытства, внимания всматриваясь в страницы.
Вера часто слушала с дочкой радиопередачи — сказки и постановки. И она, и муж приносили домой пластинки для Марины: «Белоснежка и семь гномов», «Винни-Пух», «Телефон» Чуковского. Вера и мне дарила для дочки, советовала: «Покупай, прекрасно читают текст, отлично оформлено музыкально». И обязательно добавляла: «Телевизор — не все. Телевизионные передачи слишком «сковывают» малыша. Они и рассказывают, и показывают, не оставляя места для собственной фантазии, для домысла».
Позже, я помню, в их семье стали играть в «Путешествия по карте».
— Итак, Мариночка, ты находишься в Горном Алтае...
— Горно-Алтайский заповедник раскинулся...
— Чур, не по учебнику!
— Я попала в Горно-Алтайск весной. Город лежал в чаше, образованной горами. На горах этих цвели жарки — оранжевые, горячие цветы... Ну, папа, ты там был, так?
— Точно!
Иногда они все трое играли еще в одну игру: прочитывая новую книгу до середины, предлагали каждый свое завершение. Спорили до хрипоты: «Это — в характере»... «Но обстоятельства...»
Так что первая «повесть» о лунянах, сохранившаяся в старых бумагах,— лишь маленький штрих того далекого уже времени, когда Маринка училась сознательно подключаться и сердцем и умом к тому, что предлагали ей осмыслить и почувствовать другие люди.
Кстати сказать, «повесть» эта не случайно родилась в том предшкольном возрасте, который больше всего подходит для развития таких качеств, как воображение, страсть к фантазированию в лучшем смысле этого слова. Ребенок к пяти-шести-семи годам накопил немалые знания об окружающем, познал многие из его закономерностей, умеет оперировать своими знаниями. Но в то же время эти его знания, конечно, далеко не полны. При высокой активности познания мира (а в этот период дети очень активны) ребенок стремится восполнить свои пробелы за счет переноса известного на неведомое, за счет своевольных комбинаций уже познанного, то есть за счет фантазии. Он постоянно играет, что-то придумывает и невольно осваивает тот творческий процесс мобилизации воли, знаний, чувств, который ему нужен во всей долгой жизни. Важно поощрить его в этой работе, не убить скептицизмом его стремления к фантазерству, не сделать его робким и бездеятельным. Пролетят эти чудесные годы на грани большого знания и незнания, и ребенка уже «не раскачаешь на фантазии». Он, не познав этого раньше, вовремя, станет «очень грамотным», твердо и жестко отсекающим «правдышнее» от «нарошного». И, к сожалению, скучным, не творческим человеком. К искусству же, которое все построено на воссоздании реального мира по законам фантазии и воображения, он будет относиться свысока, предпочитая опираться на свою бедную, серую «истину».
Не знаю, и впрямь ли оно было первым сочинением в ее жизни или оно первое из тех, что мать Марины сохранила, но скорее всего, первое, написанное в третьем классе. Оно имеет некоторое (очень, правда, небольшое) отношение к искусству, поэтому привожу его.
«Сочинение ученицы... и т. д. по картине Левитана «Золотая осень».
На картинке нарисованы желтые деревья. Сейчас на дворе тоже осень, листья на клене перед нашим окном тоже желтые и красные. Это очень красиво.
Осень вообще очень хорошее время. Потому что идешь в школу и видишь своих друзей после разлуки. Уже холодно. Пропали мухи. На картине Левитана небо синее, наверное, еще август или сентябрь стоял на дворе, когда художник рисовал лес. А сейчас, в октябре, небо уже серое. Того и гляди станет холодно и пойдет снег. Но снег растает. Обычно он ложится уже после праздника, после 7 ноября. Но однажды было так: выпал на 7-е снег, покрыл землю. А красные листья выглядывали из-под белого снега, как флажки. Если бы умела, я бы нарисовала это».
...Да, мыслей негусто. И этот откровенный прозаизм «пропали мухи».
А, впрочем, было Марине тогда всего десять лет. В десять она, значит, узнала, что есть Левитан, и картину его тоже отметила. Кстати, «золотую осень» она любит до сих пор. И к тому же...
«Пропали мухи» — это, конечно, не Левитан. Это Марина сама. Со своим восприятием осени. Это ее умение замечать, отмечать... Про мух — смешно, но очень важно.
Листья-флажки — неожиданно. Вот ведь как увидела. Видеть и слышать — это дано человеку от рождения. Но вглядываться, вслушиваться, внимать — этому надо его учить. А именно на этом умении основано восприятие всех произведений искусства. Они не входят в нашу душу сами, а требуют ответного напряжения, усилия «старания» души. И к этому усилию надо готовить ребенка, заранее, с первых дней, первых шагов.
Помню, Вера еще только готовилась стать матерью, а весь дом ее был
