в статье «Об антирелигиозном воспитании в школе» в 1928 г., что «тот, кто прочел не только заглавие письма Катанской, но и самое письмо, знает, что там идет речь не о нейтральном в отношении к религии воспитании, а о самой заправской антирелигиозной пропаганде, о внедрении в школу атеизма» [52].
Тем не менее второй вариант программы ГУСа, подготовленный в 1926–1927 гг., воспринимался частью просвещенческой общественности как следствие установки Наркомпроса РСФСР на «безрелигиозную школу». «Если в первом варианте сильно подчеркивалась борьба за мировоззрение и слабо борьба за навыки, – писал директор Института методов школьной работы В.Н. Шульгин, принимавший активное участие в разработке второго варианта [53], – то во втором чрезмерно подчеркивалась борьба за навыки и отодвигалась борьба за мировоззрение» [54]. Другой известный педагог М.В. Крупенина в статье «Программы ГУСа в свете воспитательных задач школы» отмечала: «В самом деле, если первый вариант был перегружен обществоведческим и природоведческим материалом, то второй вариант, “облегчая” школу и учителя, чрезвычайно затруднял ему антирелигиозную работу снятием, например, комплекса “Небо и Земля”» [55].
Программы ГУСа 1927 г. представляли так называемую комплексную систему. Во введении к программам комплексная система определялась следующим образом: «Когда в программе говорится о комплексной системе преподавания, то имеется в виду отражение связей между основными жизненными явлениями (природа, труд, общество). Понимание этих связей является сутью образовательной работы» [56]. Программы, представлявшие явления в их взаимосвязи, ставили целью сформировать у школьников материалистическое миропонимание [57]. Большое значение отводилось естествознанию. В методической записке по природоведению приводились слова Н.К. Крупской: «В деле разрушения всяких предрассудков, суеверий и религиозности в том числе, ничто так радикально не действует, как привычка добираться до причин явлений. Если мы всерьез хотим вести антирелигиозную пропаганду, мы должны поставить на должную высоту преподавание естествознания» [58].
Для I ступени (1–4 группы) программы представляли сплошной комплекс, не выделяя отдельные предметы. В программе для третьего года обучения подтемы «Быт деревни и ее организация» (сельский вариант) и «Культурная жизнь города» (городской вариант) касались вопроса «борьбы со старым семейным укладом, с религиозными предрассудками, с суевериями» [59]. Акцентируя особенно «вредное влияние религии на здоровье» [60], программа призывала уделить внимание борьбе с «религиозными предрассудками» на материале подтемы «Охрана здоровья в семье в городе» [61]. При проработке подтемы «Земля как шар и понятие о климате» на четвертом году обучения рекомендовалось для большего эмоционального воздействия рассказать «о мучениках за науку» (Джордано Бруно, Галилей) [62].
В программе по обществоведению (1-й концентр городской школы II ступени) на пятом году обучения предлагалось при сравнении жизни деревни до революции и после отметить верность Церкви царю и помещикам [63]. Программа по литературе на пятом году обучения включала изучение басен Демьяна Бедного «Свеча», «В церкви», «Христос Воскресе» [64]. На проработку этих басен отводилось две недели [65].
Программа по естествознанию для второго концентра повышенной школы (8–9 группы) большое внимание уделяла эволюционной теории как научной основы проведения антирелигиозной пропаганды. В объяснительной записке к теме «Происхождение живых существ на земле», в частности, указывалось: «Два альтернативных объяснения противостоят здесь друг другу: религиозное и научное. Первое основано на вере, второе – на наблюдении (в широком смысле) конкретных фактов и явлений». Подчеркивалось при этом, что «здесь для учителя весьма удобный случай для проведения антирелигиозной пропаганды» [66].
Эволюционное учение Ч. Дарвина являлось научным базисом всей программы по естествознанию второго концентра. В заключении делался следующий концептуальный вывод: «Объяснив эволюцию строго механистически (материалистически), дарвинизм тем самым освобождает человека от цепей рабской веры в бога, являющейся тормозом не только для науки, но и для построения новой жизни вообще» [67].
Локальные программы и программы для национальных меньшинств ориентировались на программы ГУСа. В них также говорилось о формировании целостного материалистического мировоззрения у детей, содержалось указание бороться с «религиозными предрассудками», отмечалось «вредное влияние» религии на здоровье [68]. Таким образом, программы ГУСа 1927 г., делая акцент на материалистическом объяснении мира, крайне мало касались социальной роли религии и не ставили прямую задачу воспитывать активного борца с Церковью и религией в целом.
Представляет интерес отношение к вопросу атеистического воспитания активных атеистов. И.И. Скворцов-Степанов в статье 1923 года «Религия в школе» констатировал, что «в школе не приходится вести антирелигиозную агитацию». Но все же «антирелигиозная пропаганда должна занять в ней видное место» [69]. Под агитацией Скворцов-Степанов понимал «ряд действий, рассчитанных на то, чтобы вызвать более или менее широкое возбуждение, приковать внимание к тому или иному предмету, свернуть массы с наезженной колеи, произвести известную встряску, заронить “искру”, которая должна “разгореться в пламя”» [70]. И поэтому, по Скворцову-Степанову, «школа – не место для антирелигиозной агитации», но «волны антирелигиозной кампании, как и всяких агитационных кампаний, будут докатываться до нее» [71]. Под пропагандой, которую, в отличие от агитации, как он считал, нужно вести в школе, Скворцов-Степанов понимал «углубленное объяснение тех явлений, к которым привлечено внимание агитацией» [72]. Он писал: «Мы, коммунисты, ставим вопрос прямо: всякий, кто хочет закупорить школу от доступа антирелигиозной пропаганды, должен изгнать из нее все начатки современной физики, химии, астрономии, биологии или заменить их средневековой метафизикой» [73]. Другой антирелигиозный автор назвал такую позицию Скворцова-Степанова «невольной ошибкой», отметив, что «когда тов. Степанов предлагает ограничиться в школе одной антирелигиозной пропагандой и сомневается в целесообразности агитационных кампаний, он этим самым дает карты в руки… “старинным педагогам”» [74].
Атеистические авторы допускали противоречивые высказывания и часто путались в терминах. С одной стороны, например, Я.М. Глан и А.Т. Кононов как будто соглашались с А.Л. Катанской, что «ни о каком специальном “внедрении” безбожия в детское сознание говорить не приходится. Вдалбливать в детскую голову безбожный катехизис, навязывать детям неверие, объявить поход на Бога, церковь и обряды на первых ступенях школьного воспитания было бы нелепо педагогически и неразумно политически» [75]. Но немного ниже авторы настаивали: «В нашей конкретной обстановке безрелигиозное воспитание неминуемо должно превратиться в противорелигиозное» [76].
Активист Союза безбожников Ф.Н. Олещук в середине 1920-х годов писал, что «две причины: бездействие учительства и теория “арелигиозного” воспитания, тормозившие дело антирелигиозной пропаганды среди детей, – могут считаться в настоящее время если не сданными еще окончательно, то, во всяком случае, с минуты на минуту отходящими в архив истории» [77]. Но тут же завершал статью словами, не противопоставлявшими антирелигиозное безрелигиозному воспитанию: «Вот… то, что должно быть положено нами в основу антирелигиозной пропаганды среди детей и их безрелигиозного воспитания» [78].
Летом
