Тьюринг был загадочным выпускником Кембриджа, специалистом в области математической логики, заложившим основы современных цифровых компьютерных технологий; в отличие от предшественников, которые разрабатывали одноцелевые механические машины, Тьюринг представил в 1936 году универсальную машину, применяющую бинарную логику для одновременного решения любого количества различных задач. Правда, его статья была не про машины: ведь компьютеры появились лишь спустя десятилетие. В данном случае термин «компьютер» понимается буквально — человек, который вычисляет[30]. Тьюринг счел, что открыл тайну работы человеческого мозга. Умственные операции были, на некоем фундаментальном уровне, аналогичны числовым программам и подпрограммам.
Тьюринг, можно сказать, спас мир. Запертый в сверхсекретной криптографической лаборатории в Блетчли Парк, он смог во время Второй мировой войны создать теоретическую основу для взлома германской шифровальной машины Энигма и один из первых современных компьютеров для декодирования. Ныне Тьюринг считается одним из основоположников искусственного интеллекта, но он сам убирал из этого выражения слово «искусственный»; он считал, что нашел ключи не только к тому, как мыслят машины, но и к мышлению вообще. Вот и его знаменитый тест: если цифровой компьютер сможет участвовать в беседе столь правдоподобно, что введет в заблуждение человеческое существо, то это будет доказательством разумности машины. Что же здесь «искусственного»?
Его тест, однако, основывался на коммуникации через телеграф, так что досадные мелочи вроде жестов игнорировались; таким образом, этот тест показывает способ мышления людей ненамного лучше, чем шагающий на задних ногах пес может продемонстрировать, как ходят люди. Когда же компьютер пытается распознать слова, смысл фразы рассыпается. Ведь расчет на заранее заготовленный распорядок, в строгом соответствии с предписанной логикой последовательно выстроенных слов, оказывается совершенно ошибочным: человеческий язык, увы, не настолько строг и логичен. Все в языке может привести в замешательство: ирония, подтекст, культурные отсылки — к стихам ли, к определенной книге или названию музыкального ансамбля, а может быть к лозунгу известного телешоу, — все то, что само по себе, в буквальном значении, вне контекста, не будет иметь никакого смысла. Тьюринг изо всех сил старался, да только это оказалось чертовски трудно — подогнать всю жизнь людей под логику правил Буля.
То, что Тьюринг считал компьютеры чем-то вроде человеческих существ, само по себе необычно. Более того, Тьюринг и сам был чудаковатым парнем. Он всегда был сосредоточен исключительно на науке, а общение в школе совершенно его не занимало. В отношении понимания намерений других людей он был до странности наивен; внимание его витало где-то далеко, а глаза не могли сфокусироваться на говорящем человеке. Движения его были неуклюжи, но мысли — точны и скрупулезны. В 1936 году еще никто не мог объяснить странное поведение Тьюринга. Прошли годы, прежде чем непризнанный доктор из венской детской клиники обрел, наконец, известность.
— Так вот, — я наклоняюсь к собеседнице за столиком ресторана (мы ждем, пока принесут заказанное). — Я кое-что не могу понять про «Майкрософт».
— Наверное, что-то важное?
— Да нет, мелочь… Вот представьте, я разговариваю с аудиторией. И с самого начала эти ребята стучат по своим ноутбукам. Буквально с того момента, как я поздоровался. Даже до того, как я раскрыл рот. Не пойму, о чем они могли вести записи в этот момент?
— Вы знаете, они не вели записи, — отвечает она.
— Что вы имеете в виду?
— Они смотрели трансляцию разговора с вами по внутренней сети компании.
Я озадаченно гляжу на расставляемые официантом тарелки.
— Да ведь они сидели в двадцати футах от меня.
— Неважно. Для них так предпочтительнее смотреть на людей.
— Почему?
Она опускает вилку.
— Видите ли, они другие. У них тут есть специальная сотрудница — она нанята на полную рабочую неделю! — и все, что она делает, — это пытается уговорить программистов выехать на какие-нибудь экскурсии. Эти ребята живут «Майкрософтом». Больше они не заняты ничем. Едут на работу в кампус, ночуют в своих квартирах на окраине кампуса, просыпаются и возвращаются в кампус. Больше они ничего не делают. Они и не знают никаких других занятий. Так что у этой женщины немало работы. Она заказывает поездки в разные места, чтобы программисты и математики-теоретики провели вечерок где-нибудь на стороне.
— Интересно было бы на это посмотреть.
— Хм-м. Тут разок пригласили симфонических музыкантов, они играли только для «Майкрософта», для всех этих программистов. Так эти ребята в зале во время концерта никак не могли расстаться со своими телефонами и прочими электронными устройствами… ну и, конечно, музыканты эти больше не приедут.
— Их можно понять.
— Но обратите внимание, программисты-то просто не знали. В самом деле! Они совершенно не представляли, что это может быть недопустимым… — она явно подбирала слова. — Это как если бы… ну, как если бы их надо было учить обращению с живыми человеческими существами. Потому что сами они об этом представления не имеют.
А в самом деле, откуда у нас представление об этом? Представьте, что вы притворяетесь, что понимаете людей, а на самом деле — нет. Понятно, что вам придется очень много «репетировать» в уме: что-то записывать, анализировать каждое социальное действие, пытаться связать это все воедино. И если вы сможете вывести правильные формулы, найти точный способ действий и нужные словечки, принимая других у себя в гостях, — значит, вы смогли к ним приноровиться. И тогда, представьте, вся ваша жизнь превращается в нескончаемый тест Тьюринга.
Когда до них дойдет, что вы — не один из них?
Третья часть
Уважаемый цветозвук
Его маленькая рука крепко держит мою. Мы идем по лабиринту указателей и стрелочек в длинном коридоре, покрытом линолеумом: «Класс Барб — сюда», — подсказывают они. Перед каждым знаком нам приходится останавливаться: он хватает мой указательный палец и тычет им в слова, словно лекторской указкой.
— Класс… Барб… сюда…
Он опускает мой палец.
— Класс, — повторяю я. Морган продолжает тыкать моим пальцем. — Класс. Класс. Ох… Морган, давай-ка поаккуратней с папой.
Мы, наконец, подходим к последнему указателю у двери: «Класс Барб».
— Класс, — мой палец тычет в дверь, словно чугунный молот.
— Класс. Класс.
Дверь открывается, и Морган сразу попадает в объятия учительницы.
— Морган! Вот и Морган! Морган-Морган-Морган! — Барб щекочет его, он взрывается хихиканьем.
Я оглядываю новых одноклассников моего ребенка: мы сегодня пришли последние. Красавец с паническими атаками. Прелестница — улыбается, но не разговаривает. Несчастный с черепом странной формы, этот все время плачет. Ну, и я со своим сыном. Около каждого — учитель или помощник.
— Ну хорошо, — Барб отпускает Моргана, который что-то бормочет и смеется, глядя в потолок. — Давай-ка посмотрим, что у тебя в расписании.
Он идет вслед за ней, все еще похихикивая, к четырем полоскам липучки на стене. Каждая снабжена коробочкой из-под йогурта с надписью: «Морган», «Дилан», «Куэйм», «Натаниэль». Карточки — на каждой рисунок и написанная фраза — закреплены на полосках:
занятие за столом
бассейн с шариками
комната для гимнастики
перекус
занятие в кругу
Коробочка с именем Моргана накрыта крышкой, в которой вырезана щель. Барб протягивает Моргану красную пластмассовую пластинку и ведет его к коробочке; пластинка опускается в коробочку. Затем она дает ему карточку «Занятие за столом». У каждого дела здесь — свой зрительный символ, а весь день разбит на повторяющиеся изо дня в день занятия.
Морган, подергивая ремешки комбинезона, с любопытством смотрит на тюбики с краской, разбросанные на столе. Дилан, самый красивый ребенок в этой группе, просто визжит от счастья, слегка прикасаясь испачканным в краске указательным пальцем к огромному листу газетной бумаги. «Хочешь порисовать?» — спрашивает Барб и проворно надевает на Моргана непромокаемый фартук, одновременно усаживая его за стол. Затем выдавливает капельку синей краски и собирается окунуть его палец в эту синеву. На лице у него — опасливое сомнение: краска холодная, влажная, густая.
— Он кисточки любит, — решаюсь вмешаться я. У Дженнифер в студии стоят, ощетинившись кисточками, банки из-под консервов, и любимое дело Моргана — схватить целую горсть и гладить ласковой щетинкой по лицу, по полу, по стенам и одежде. Так что Барб, порывшись в коробке со всякими художническими принадлежностями, достает маленькую кисточку. Тут же он опускает ее в краску, оставляет на листе следы — и бумага испещряется линиями и точками.
