Манеры — вопрос искренности. Когда Джек, покинув Саммерхилл, пошел работать на фабрику, он обнаружил, что человек, выдававший болты и гайки, всегда был в отвратительном настроении. Джек поразмыслил об этом и пришел к выводу, что проблема состояла вот в чем: рабочие подходили к Биллу и кричали: «Эй, Билл, кинь-ка мне несколько полудюймовых гаек». Билл носил пиджак и воротничок, и Джек заключил, что он, вероятно, чувствует себя выше простых рабочих в спецовках, а его плохое настроение вызвано тем, что он не получает того уважения, которого, по его мнению, заслуживает. Поэтому, когда Джеку были нужны болты и гайки, он шел к Биллу и говорил: «Простите, мистер Браун, мне нужны гайки и болты».
Джек рассказывал: «Это не было с моей стороны подхалимством, я просто использовал психологию. Мне было жалко человека».
«И каков результат?» — спросил я. «О, — сказал Джек, — я — единственный парень на фабрике, с кем он любезен».
Я считаю это превосходным примером манер, которые дает мальчикам жизнь в сообществе, привычка думать о других и сочувствовать им.
Я никогда не замечаю плохих манер у малышей, несомненно, потому, что не ищу их. Хотя мне не доводилось видеть ребенка, который попытался бы проскочить между двумя разговаривающими друг с другом посетителями. Дети никогда не стучат в дверь моей гостиной, но, если у меня посетители, они просто тихонько уходят, зачастую говоря при этом «извините».
Хороший комплимент их манерам недавно сделал один торговец. Он мне сказал: «Последние три года я приезжаю сюда на машине, и ни разу ни один ребенок не поцарапал крыло и не попытался влезть в машину. И это в школе, где, как считают, дети целыми днями бьют окна».
Я уже упоминал о приветливости саммерхиллских детей к посетителям. Эту приветливость тоже можно отнести к хорошим манерам, потому что я никогда не слышал, чтобы посетитель, даже заранее настроенный против нашей школы, жаловался на то, что ему чем-то досадил кто-нибудь из учеников, уже проведших в нашей школе хотя бы полгода.
На наших театральных представлениях аудитория всегда ведет себя прекрасно. Даже неудачное исполнение или слабая пьеса встречаются — естественно, возможно, чуть менее — громкими аплодисментами, обычно все уверены, что исполнитель или драматург сделали все, что могли, и их не следует осуждать или поправлять.
Для некоторых родителей вопрос манер ужасно важен. Десятилетний мальчик из хорошей семьи приехал в Саммерхилл. Он стучал в дверь гостиной, когда входил, и всегда закрывал за собой дверь, выходя. Я сказал: «Это продлится неделю» — и ошибся. Это продлилось два дня.
Разумеется, я кричу ребенку: «Закрой дверь!», но вовсе не потому, что пытаюсь учить его манерам, а просто я не хочу вставать и закрывать ее сам. Это взрослые считают, что хорошие манеры необходимы. Дети же, независимо от того, профессор их отец или грузчик, манерами не интересуются.
Развитие цивилизации состоит в избавлении мира от фальши и неискренности. Мы должны дать нашим детям возможность уйти хотя бы на шаг вперед от нашей насквозь фальшивой цивилизации. Избавляя детей от страхов и ненависти, мы прокладываем дорогу новой цивилизации хороших манер.
Для большинства детей деньги являются символом любви: «Дядя Билл дает мне два с половиной шиллинга, а тетя Маргарет — пять; следовательно, тетушка любит меня больше, чем дядя Билл». Родители подсознательно чувствуют это и слишком часто портят ребенка, давая ему чересчур много денег. Нелюбимый ребенок нередко получает карманных денег больше, чем другие дети, как своего рода компенсацию.
Избежать признания роли денег в жизни невозможно, оно навязывается нам отовсюду. Наши места — либо в партере, либо на галерке, наши дети проводят лето, либо отдыхая в дорогих частных лагерях, либо болтаясь в городских парках. В огромном значении денег таится опасность для каждого из нас. Мать может воскликнуть полушутя: «Я бы не отдала никому своего ребенка за все золото мира!», а 5 минут спустя отшлепать этого ребенка за то, что он разбил чашку ценой в шиллинг. Именно материальная, денежная ценность лежит в основе насаждения дисциплины в семье. Не трогай это — оно стоило денег.
Дети порой имеют для нас меньшее значение, чем деньги, — но только дети, не взрослые. Моя мать обычно била нас, если мы разбивали тарелки, но когда такое случалось с отцом, то это был несчастный случай.
Именно в связи с деньгами родители нередко создают у детей массу страхов. Бессчетное число раз приходилось мне слышать, как плачущий ребенок в ужасе повторял: «Я уронил часы и разбил их, что скажет мама, я боюсь ей сказать».
Иногда приходится видеть противоположную картину. Мне доводилось быть свидетелем того, как мальчики или девочки умышленно ломали вещи, выражая таким образом свою ненависть к семье: «Я заставлю родителей, которые меня не любят, заплатить за это. Вот они рассвирепеют, когда Нилл пришлет им счет».
Одни саммерхиллские родители присылают своим детям слишком много денег, другие — очень мало. Это всегда было для меня проблемой, которую я не мог решить. По понедельникам в Саммерхилле ученикам раздают положенные им карманные деньги: каждый получает столько двухпенсовиков, сколько ему лет; но некоторым приходят еще дополнительные деньги по почте.
На общем собрании школы я не раз предлагал объединить все карманные деньги в общий фонд, говоря, что это несправедливо, когда один мальчик получает 30 шиллингов в неделю, а другой — только 2,5. Несмотря на то что ученики с большими доходами всегда составляют ничтожное меньшинство, мои предложения при общем голосовании никогда не проходили. Дети, имеющие шиллинг в неделю, горячо возражали против любого предложения ограничить доход их более состоятельных соучеников.
Лучше давать ребенку слишком мало, чем слишком много. Родитель, который сует в карман одиннадцатилетнему мальчику пару фунтов, ведет себя немудро, если только этот дар не предназначен для специальной цели — вроде покупки фонаря для велосипеда. Излишние деньги разрушают ценности ребенка. Ребенок получает красивый дорогой велосипед или радиоприемник, о которых он не заботится, или дорогую, но совершенно не творческую игрушку.
Слишком большие деньги обедняют детскую фантазию. Дать ребенку игрушечную лодку ценой в пять фунтов значит ограбить его, лишить всех творческих радостей, связанных с изготовлением лодки из куска дерева. Маленькая девочка часто высоко ценит тряпичную куклу, которую она сделала сама, и презрительно относится к изящной, дорогой, хорошо одетой фабричной кукле, умеющей закрывать глаза или разговаривать.
Я заметил, что маленькие дети не ценят деньги. Наши пятилетние часто теряют, а иногда и выбрасывают свои двухпенсовики. Это показывает, что учить детей экономить — неправильно. Семейный банк сбережений требует от ребенка слишком много, он говорит ему: «Подумай о завтрашнем дне» — в то время, когда для него значение имеет только сегодняшний день. Лежащие на его счету 9 фунтов и 15 шиллингов ничего не значат для семилетнего ребенка, особенно если он подозревает, что родители в любой момент могут взять их и купить ему нечто такое, чего он вовсе не хочет.
И в наших школах, и, уж конечно, в наших педагогических журналах слишком мало юмора. Я вполне отчетливо осознаю подводные камни юмора и то, что есть люди, которые прячутся за шутками от серьезных жизненных проблем, поскольку им легче посмеяться над чем-то, вместо того чтобы смело посмотреть этому в лицо. Дети не пользуются юмором для этой цели. Для них юмор и забава означают приветливость и товарищество. Понимая это, суровые учителя изгоняют юмор из своих классов.
Встает вопрос: может ли строгий учитель вообще иметь чувство юмора? Я сомневаюсь. Я знаю, что сам я в своей повседневной работе не могу обойтись без юмора. Я шучу целый день и с каждым ребенком, но все они знают, что, если понадобится, я могу быть крайне серьезным.
Будь вы родитель или учитель, чтобы успешно ладить с детьми, вы обязаны уметь понимать их мысли и чувства. И вы непременно должны иметь чувство юмора — детского юмора. Шутить с ребенком означает давать ему почувствовать, что вы его любите. Юмор, следовательно, никогда не может быть оскорбительным или затрагивающим личность.
Наблюдать, как развивается у ребенка чувство юмора, — восхитительно. Скорее это следует называть чувством веселого, потому что сначала у ребенка есть только ощущение веселья, юмор развивается позже. Дэвид Бартон практически родился в Саммерхилле.
Когда ему было 3 года, я говорил ему:
— Я — посетитель и хочу найти Нилла. Где он?
Дэвид смотрел на меня презрительно:
— Глупый осел, он — это ты.
Когда Дэвиду было 7 лет, я однажды остановил его в саду.
