Нам всем знаком этот механизм карабкания наверх путем сталкивания другого вниз. Такова, например, психология ябедника. «Извините, сэр, но Томми ругается» означает «Я не ругаюсь, я — хороший мальчик».
Различие между человеком, убивающим соперников в воображении, и преступником, который делает это в действительности, — различие в степени. Поскольку все мы в большей или меньшей степени испытываем голод любви, мы все — потенциальные преступники. Раньше я тешил себя мыслью о том, что излечиваю детей от криминальных фантазий своими психологическими методами. Но теперь я думаю, что первенство должно быть отдано любви. Утверждать, что я люблю всякого нового ученика, было бы глупостью, тем не менее ребенок чувствует, что я люблю его, потому что уважаю его Я.
Предоставить ребенку свободу быть самим собой — настоящее лекарство от криминальности. Я понял это много лет назад, когда познакомился с «Маленьким содружеством» Гомера Лейна. Он предоставлял детям-правонарушителям свободу быть самими собой, и они становились хорошими. В трущобах у таких детей есть один лишь способ удовлетворить свое Я — привлечь к себе внимание асоциальным поведением. Лейн рассказал мне, что видел, как во время судебных разбирательств некоторые подростки-преступники с гордостью поглядывали на суд и зал. В сельскохозяйственной общине у Лейна эти мальчики нашли новые общественно приемлемые ценности, т. е. хорошие ценности. То, что я увидел на этой ферме в Дорсете, убедительно доказывало, что врожденной склонности к преступлению не существует.
Я вспоминаю историю о том, как один из новых подопечных Лейна сбежал. Лейн выследил его и поймал. Мальчик, привыкший к тычкам, поднял руку, защищаясь. Лейн улыбнулся и сунул ему в руку какие-то деньги.
— Зачем это? — оторопел мальчишка.
— Поезжай домой на поезде, парень, не иди пешком, — сказал Лейн.
Той же ночью мальчик вернулся в «Содружество».
Я думаю об этом способе и о суровых методах большинства исправительных школ. Преступления создает закон. В семье закон, провозглашаемый отцовскими запрещающими приказами, ограничивает Я ребенка и тем самым делает ребенка плохим. Государственный закон лишь оживляет хранящуюся в подсознании память о домашних ограничениях.
Подавление вызывает протест, а протест, естественно, ищет мести. Преступление — это месть. Чтобы уничтожить преступность, мы должны уничтожить то, что делает ребенка ищущим мщения, мы должны проявлять уважение к ребенку.
Следует различать два детского вида воровства: воровство нормального ребенка и невротичного ребенка.
Нормальный здоровый ребенок может украсть — он просто хочет удовлетворить свою жажду приобретения или вместе с друзьями ищет приключений. Он еще не провел черты между своим и чужим. Многие дети в Саммерхилле до определенного возраста подвержены такого рода воровству. Им предоставлена свобода изжить эту склонность.
Когда в разговорах с директорами школ речь заходит о школьных фруктовых садах, часто приходится слышать, что ученики растаскивают большую часть урожая. У нас в Саммерхилле сейчас большой сад, полный плодовых деревьев и кустарников. Но наши дети редко воруют плоды. Некоторое время назад двое новеньких были оштрафованы общим собранием школы за кражу фруктов из сада. Когда их тревоги исчезли, у мальчиков пропал и интерес к краже фруктов.
Школьное воровство — дело по большей части групповое. Когда случается групповая кража, всегда есть основания считать, что здесь важную роль сыграла страсть к приключениям. И не только она, но еще и возможность покрасоваться, проявить предприимчивость и лидерские качества.
Мошенник-одиночка встречается очень редко. И всегда им оказывается застенчивый мальчик с ангельской невинностью на лице, которому часто удаются его проделки, потому что в Саммерхилле не найдется стукача, который его выдал бы. Нет, вам никогда не удастся определить юного воришку по лицу. У меня есть мальчик с невинной улыбкой и ясными бесхитростными голубыми глазами, и я сильно сомневаюсь, что он так уж совершенно ничего и не знает о местонахождении некоей банки фруктов, которая исчезла из школьной кладовой прошлой ночью.
Мне, однако, пришлось повидать немало детей, которые в возрасте 13 лет воровали, а выросли честными гражданами. Похоже, правда состоит в том, что детям нужно гораздо больше времени, чтобы повзрослеть, чем мы привыкли думать. Когда я говорю «повзрослеть», я имею в виду «стать социально ответственным существом».
Ребенок в первую очередь эгоист — обычно вплоть до начала пубертатного периода. И до этих пор он, как правило, не способен идентифицировать себя как автономную личность. «Мое» и «чужое» — взрослые понятия. У ребенка оно сформируется, когда он для этого созреет.
Если дети любимы и свободны, они в свое время станут хорошими и честными. Звучит просто, но я отдаю себе отчет в том, сколько препятствий возникает на этом пути.
У себя в Саммерхилле я не могу оставлять незапертыми ни холодильник, ни ящик с деньгами. На наших школьных собраниях одни дети обвиняют других во взламывании их чемоданов. Даже один вор способен заставить все сообщество озаботиться замками и ключами, и немного найдется детских сообществ, которые были бы совершенно свободны от этого. Пятьдесят пять лет назад я не решался оставить кошелек в кармане пальто в студенческой раздевалке университета. А недавно мне рассказали, что некоторые члены парламента опасаются оставлять ценные вещи в своих пальто или сумках.
Похоже, что честность — как свойство человека — возникла довольно поздно; ее появление, возможно, было связано с приходом частной собственности. Вполне вероятно, что честность диктуется прежде всего страхом. От мошенничества с налогами меня удерживает не абстрактная честность, а страх, что игра может не стоить свеч и осуждение, которое последует, если этот обман обнаружится, может разрушить и репутацию, и работу, и семью.
Если есть закон, направленный против каких-то конкретных действий, само собой разумеется, что он был создан из-за того, что существуют люди, склонные к их совершению. Если бы в какой-нибудь стране вообще все запретили, то там не было бы нужды в отдельном законе против вождения автомобиля в нетрезвом виде. Множество законов, принятых во всех странах против воровства, грабежа, мошенничества и т. п., объясняется тем, что человек крадет, если может. Это — правда.
В конце концов большинство взрослых более или менее нечестны. Мало найдется людей, которые не протащили что-нибудь через таможню, еще меньше тех, кто не жульничает с подоходным налогом. И тем не менее почти всякий глубоко огорчается, если его сын украдет пенс.
В то же время в обращении друг с другом большинство людей вполне честны. Совсем нетрудно, будучи в гостях, опустить одну из хозяйских серебряных ложек себе в карман, если бы вам это пришло в голову. Подобная мысль не приходит вам в голову, но вполне вероятно, что вы воспользуетесь обратным билетом, который контролер забыл прокомпостировать. Взрослые различают индивидуальную собственность и собственность организации, будь то государственная организация или частная. Надуть страховую компанию — нормально, а надуть бакалейщика — предосудительно. Дети такого различия не делают. Они без разбора тянут вещи у товарищей по комнате, у учителей, из магазинов. Конечно, так поступают не все дети, однако в разделе украденного согласны участвовать многие. Это значит, что у свободных и счастливых детей среднего класса обнаруживается та же нечестность, что и у их менее состоятельных товарищей.
Я думаю, что многие дети готовы украсть, если предоставится такая возможность. Будучи мальчиком, я не крал потому, что был ужасно запуган. Украсть означало бы схлопотать хорошую порку, если бы кража обнаружилась, и вечно гореть в адском огне. Но дети, не столь запуганные, как я, естественно, будут красть. Тем не менее я настаиваю, что со временем и при условии, что ребенок воспитывается в любви, он перерастет эту стадию воровства и превратится в честного человека.
Другой вид воровства — привычное непреодолимое воровство — свидетельство наличия у ребенка невроза. Воровство невротичного ребенка обычно означает, что ему не хватает любви. Мотив этот не осознается. Почти в каждом доказанном случае подросткового воровства ребенок чувствует себя нелюбимым. Его воровство — символическая попытка добыть что-то, имеющее большую ценность. Что бы ни было украдено — деньги, драгоценности или что-то еще, бессознательное желание состоит в том, чтобы украсть любовь. Этот род воровства может быть излечен только любовью к ребенку. Следовательно, когда я даю мальчику деньги за кражу моего табака, я обращаюсь к его неосознанным чувствам, а не к сознательным мыслям. Он может считать меня дураком, но то, что он думает, значения не имеет, важно то, что он чувствует. А чувствует он, что я — его друг, что я его принимаю, что я — человек, дающий ему любовь вместо ненависти. Рано или поздно воровство прекращается, потому что любовь, которую он символически крал в виде денег или вещей, теперь дается ему свободно, поэтому уже нет нужды ее красть.
