Правонарушители из «Маленького содружества» Гомера Лейна были выходцами из ужасных городских трущоб. Тем не менее я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из них вернулся в старую компанию. Я называю метод Лейна методом любви. А создание ада для правонарушителей я называю методом ненависти. И поскольку ненависть еще ни разу никого и ни от чего не излечила, я убежден, что этот адский метод никогда не поможет ни одному подростку стать на путь общественно приемлемого поведения.
И все же я очень хорошо представляю себе, что, будь я мировым судьей и мне было бы надо принять решение в отношении грубого и угрюмого правонарушителя, я бы совершенно не знал, что с ним делать. Ибо сегодня в Англии нет исправительной школы, похожей на «Маленькое содружество», куда можно было бы его направить. Я говорю это со стыдом. Лейн умер в 1925 году, и наши английские власти ничему не научились у этого потрясающего человека.
В последние годы, однако, замечательные люди из числа чиновников по надзору за условно осужденными искренне стремятся понять правонарушителей. Психиатры тоже, несмотря на неодобрительное отношение юристов, довольно далеко продвинулись, объясняя общественности, что правонарушение не плод злого умысла, а скорее вид болезни, требующий сочувствия и понимания. Течение повернуло в сторону любви, а не ненависти, понимания, а не нетерпимого морального осуждения. Это — слабое течение, но даже такое уносит хоть немного грязи, а со временем это течение должно набрать силу.
Я не знаю ни одного доказательства в пользу того, что человека можно сделать хорошим при помощи насилия, жестокости или ненависти. За мою долгую карьеру я имел дело со многими трудными детьми, часто правонарушителями. Я видел, как они несчастны и злобны, неполноценны, эмоционально дезориентированы. Они грубят мне и относятся ко мне неуважительно, потому что я — учитель, замена отца, враг. Мне приходилось жить с их напряженной ненавистью и подозрительностью. Но в Саммерхилле потенциальные правонарушители управляют собой сами в самоуправляющемся сообществе. Они свободны учиться и свободны играть. Когда они крадут, их даже могут наградить. Им никогда не читают нотаций, не заставляют бояться власти, земной или небесной.
Через несколько коротких лет эти самые ненавистники уходят в мир счастливыми существами, нормальными членами общества. Насколько мне известно, ни один правонарушитель, проведший 7 лет в Саммерхилле, никогда не попадал в тюрьму, никого не насиловал, не совершал антиобщественных поступков. И это не я их излечил. Их излечила среда, потому что среда Саммерхилла обеспечивает доверие, безопасность, сочувствие, отсутствие обвинителей и судей.
После Саммерхилла дети не возвращаются к правонарушениям, потому что им позволено было изжить свою склонность к преступлению без страха наказаний и моральных поучений. Им позволено было вырасти из одной стадии своего развития и естественно перейти на следующую.
Что касается взрослых преступников, то я просто не знаю, как такой человек реагировал бы на любовь. Я полагаю, что награждение за кражу не излечит вора, но одновременно я вполне уверен, что его не излечивает и тюремное заключение. Лечение дает наибольшую надежду на благоприятный исход только с очень молодыми людьми. Тем не менее, даже будучи примененным к пятнадцатилетнему подростку, что, конечно, очень поздно, лечение свободой часто превращает правонарушителей в хороших граждан.
Однажды у нас в Саммерхилле появился двенадцатилетний мальчик, которого исключили уже из нескольких школ за антиобщественное поведение. В нашей школе он стал счастливым, общительным мальчиком с явными творческими способностями. Авторитарность исправительной школы прикончила бы его. Если свобода спасает педагогически запущенного трудного ребенка, что же она могла бы сделать для миллионов так называемых нормальных детей, которых уродуют авторитарные семьи?
Тринадцатилетний Томми был очень трудным. Он крал и разрушал. Как-то он не мог поехать домой на каникулы и остался с нами в школе. В течение двух месяцев он был единственным ребенком в Саммерхилле. И все это время он был абсолютно нормальным членом общества. Мы не запирали ни еду, ни деньги. Но как только его шайка вернулась, он повел парней в набег на кладовую, что лишь доказывает, что ребенок как отдельное существо и ребенок в группе — два разных человека.
Педагоги исправительных школ рассказывали мне, что асоциальные подростки часто отстают от нормы по интеллекту. Я бы добавил, что они отстают и в эмоциональном развитии. Одно время я считал, что дети-правонарушители — способные, одаренные дети с творческой энергией, которую они выражают асоциальными способами, поскольку не владеют позитивными. Освободите такого ребенка от запретов и принуждения, думал я, и он скорее всего окажется умным, способным к творчеству, даже блестящим. Я был не прав, печально не прав. Годы жизни и взаимодействия с разного рода правонарушителями доказали мне, что они в большинстве своем неполноценны. Я могу вспомнить только об одном мальчике, который как-то отличился в дальнейшей жизни. Несколько человек излечились от асоциального поведения и нечестности и позднее занимались обычной нормальной работой. Однако никто не сумел стать известным ученым, выдающимся художником, умелым инженером или талантливой актрисой. Когда асоциальный порыв уничтожен, большинству из этих сбившихся с пути детей остается, похоже, на долю лишь смертельная скучная жизнь, лишенная амбиций.
Когда подросток вынужден оставаться в скверном окружении и с невежественными родителями, у него нет ни малейшего шанса изжить свою асоциальность. Уничтожение нищеты и трущоб в сочетании с преодолением родительского невежества автоматически уменьшило бы контингент исправительных школ.
Кардинальный способ преодоления подростковой преступности лежит в излечении общества от нравственных отклонений и сопутствующего безнравственного равнодушия. Мы просто обязаны принять ту или другую сторону. Обе они у нас перед глазами: либо мы будем исправлять подростка-нарушителя адскими ненавистническими способами, либо прибегнем к любви.
Позвольте мне вообразить на несколько минут, что я — министр образования с неограниченными полномочиями в этой области. Давайте я набросаю общую программу, ориентировочный «пятилетний план» для школ.
Будучи министром, я уничтожил бы все так называемые исправительные школы и вместо них создал бы колонии совместного обучения по всей стране. Одновременно я сразу организовал бы специальные центры подготовки, чтобы обеспечить колонии педагогами и вспомогательным персоналом. Каждая колония имела бы полное самоуправление. Персоналу не предоставлялись бы никакие особые привилегии. У них были бы те же еда и жилищные условия, что и у учеников. Ученики получали бы плату за выполнение любой общественно полезной работы. Девизом колоний служила бы свобода. Там не допускались бы ни религия, ни морализаторство, ни произвол власти.
Я бы исключил религию, потому что религиозная проповедь, пытаясь возвысить человека, на деле подавляет его. Религия видит грех там, где его нет, она верит в то, что человек волен в своих поступках, тогда как у некоторых детей, порабощенных собственными порывами, нет никакой свободной воли.
В воспитании чувств должна доминировать любовь, а не религиозное принуждение, не оставляя места никакой жестокости или несправедливости. Достижение этого идеала в колонии возможно только одним способом — предоставить молодых людей самим себе, освободив их от внешнего принуждения, ненависти и наказаний. Из опыта я знаю, что это единственный путь.
Педагогов учили бы быть на равных с учениками, не ставить себя выше их. Тогда педагоги избавились бы от ложного чувства собственного превосходства. Они бы исключили из методов воздействия на учеников сарказм, запугивание и были бы мужчинами и женщинами, наделенными бесконечным терпением, способными видеть далеко вперед, готовыми верить в конечный результат.
И даже несмотря на то, что нынешнее общество не позволило бы колонистам иметь полноценную интимную жизнь, совместное обучение юношей и девушек дало бы много ценного: привело бы к мягкости, естественным хорошим манерам, необходимому знанию противоположного пола, уменьшило бы интерес к порнографии и похотливое хихиканье.
Персонал характеризовала бы способность верить в учеников, обращаться с ними как с людьми, достойными уважения, а не как с ворами и разрушителями. В то же время сотрудники обладали бы развитым чувством реальности и не предлагали бы человеку «откусить больше, чем он может проглотить». Например, не назначали бы вора казначеем рождественского фонда колонии. Сотрудники всячески избегали бы соблазна читать нотации, понимая, что поступки значат гораздо больше, чем разговоры. Они обязаны были бы знать историю каждого правонарушителя, все его прошлое.
