властями организовали регулярное перекрытие более чем пятисот улиц. И детям это очень нравится. Одна девочка так рассказала о своих чувствах исследователям из Бристольского университета: «В такие минуты тебе не нужно думать ни о чем другом, и ты просто счастлив». Другая была довольна тем, что нашла место, «где можно бегать и делать что хочешь и ничего тебе не грозит… не нужно все время оглядываться, смотреть по сторонам…» [61].
Игры на улице полезны не только тем, что развивают пространственное восприятие детей и доставляют им радость. Самый ощутимый эффект таких игр – в том, что дети активны и у них снижается риск ожирения. Да и эффект социализации прекрасно виден – дети, живущие на одной улице, знакомятся друг с другом, что усиливает их желание играть вне дома.
5. «Улица для игр», Нью-Йорк
В Финляндии дети идут в школу с семи лет, и большинство детских садов придерживается принципа свободной игры, а это значит, что финские дети в возрасте от четырех до шести лет много времени шлепают по грязи и сами себе придумывают игры (похоже, самая любимая – продажа воображаемого мороженого). Финские педагоги убеждены, что решение задач, социальные навыки, умение сдерживать свои порывы и когнитивная гибкость эффективнее формируются в играх без четких правил и структуры, а дети лучше запоминают материал, если обучение доставляет им радость [62]. За пределами Финляндии аналогичный подход порой применяют нетрадиционные независимые школы, работающие на основе вальдорфско-штайнеровской педагогики или по системе Монтессори. Они поощряют исследование, осознание пространства и самостоятельное обучение, а не заранее установленную поэтапную программу, как остальные. Идея, согласно которой свободная игра помогает детям развиваться, – не просто принятие желаемого за действительное; она подкрепляется результатами. В шестилетнем возрасте многие финские дети еще не умеют читать, но в пятнадцать лет демонстрируют одни из лучших в мире результаты тестов по математике и чтению. Недавнее исследование также показало, что финны занимают первое место по навигационным способностям [63], и скорее всего, это не совпадение.
Многим трудно представить, как может выглядеть детство, где не ограничена свобода передвижения. Не так давно я познакомился с двумя людьми, которые очень хорошо это знают. Виктор Грегг во время Второй мировой войны был пехотинцем на передовой, а в момент написания этих строк ему идет сотый год. Он вырос в лондонском районе Кингс-Кросс и большую часть времени играл на улицах и бродил по городу с друзьями. В своих мемуарах «Паренек с Кингс-Кросс» (King’s Cross Kid) [64] он пишет, что в шесть или семь лет ему ничего не стоило уйти на несколько миль от дома, в Ковент-Гарден или Смитфилд, по поручениям матери. И он рисковал, пробираясь через «враждебные» Хакни или Шордич, чтобы стащить немного рыбки с рынка Биллингсгейт, или шел на запад, в Южный Кенсингтон, побродить по музеям. «Мама делала нам пару сэндвичей с джемом и давала пенни на случай, если назад придется ехать. Но пенни мы тратили в первой же кондитерской, – пишет он. – Дом кишел крысами, и мы, дети, оттуда убегали». Не стоит и говорить, что внуки и правнуки Грегга считают, что им повезло, если им дают самим дойти до конца улицы.
Выходит, Грегг с детства умел ориентироваться и бесстрашно искать путь в незнакомых местах. Это пригодилось ему во время войны, когда его направили в Ливийскую пустыню. Два года он сражался в составе союзных сил с итальянской армией и Африканским корпусом Роммеля, а затем его перевели водителем санитарной машины в Группу дальней разведки – разведывательно-диверсионное подразделение, действовавшее в тылу противника, в пустыне, протянувшейся на несколько тысяч километров от долины Нила до Тунисских гор. Он должен был доставлять раненых бойцов на базу группы, преодолевая двух-трехдневный путь по пустыне на грузовом «шевроле» и ориентируясь по компасу, стопке карт и Полярной звезде. Грегг говорит, что это легче, чем кажется: в пустыне полно полезных ориентиров, если знать, что искать – параллельные дюны, могильные холмы и следы предыдущих путешественников. «Ты знаешь: если поедешь на север – упрешься в Средиземное море, а если на юг – в Большую песчаную пустыню. На востоке – дом, на западе – немецкая армия». Грегг отрицает, что обладает талантом навигатора. Но он прошел лучшую из всех возможных школ: детство со свободой передвижения.
В 1996 году Эду Корнеллу снова позвонил офицер полиции: потерялся очередной ребенок. Корнелл и Хет только что опубликовали результаты исследования о закономерностях странствий маленьких детей, указав максимальное расстояние, скорость движения, вероятное направление и другие переменные, которые можно было использовать для оценки маршрута потерявшегося малыша. Корнелл считал, что теперь шансы найти потерявшихся детей гораздо выше, чем в те времена, когда они с Хетом только начинали исследования. Тем не менее он приготовился к худшему. Того девятилетнего мальчика, после пропажи которого они занялись подобными исследованиями, так и не нашли. Это не давало Корнеллу покоя. Ребенок делал лишь то, для чего рожден: разведывал, исследовал, познавал мир, поэтому его трагическая смерть совершенно не укладывалась в голове.
Но офицер полиции обрадовал ученого. Спасательная команда только что нашла потерявшегося трехлетнего мальчика, использовав данные из публикации Корнелла и Хета, – в самый последний момент, когда ребенок был на грани гибели от переохлаждения. Исследование помогло спасти жизнь мальчика. «Я был поражен, – вспоминает Корнелл. – Это было настоящим потрясением. За всю свою карьеру ученого я не испытывал ничего подобного».
В этой главе мы прочли о том, что дети рождаются со склонностью к исследованиям, и если ее поощрять, то они, став взрослыми, свободно ориентируются в окружающем мире. Теперь мы подробнее рассмотрим работу мозга, чтобы понять, как это происходит: какая нейронная магия помогает нам находить дорогу, запоминать маршруты и формировать чувство места. Недавно нейробиологи открыли ряд специализированных клеток, которые позволяют нашему мозгу строить когнитивные карты окружающего мира. Мы в точности не знаем, как работают эти клетки, но совершенно очевидно, что они заняты очень важным делом: без них мы бы постоянно терялись.
В нейробиологических лабораториях, где исследователи большую часть времени посвящают наблюдениям за мозгом крыс, любимая еда (крыс, а не ученых) – это злаковые колечки для завтрака со вкусом шоколада. Когда исследователям что-то нужно от их мохнатых испытуемых, они достают колечки. Голодная крыса всегда делает то, что от нее требуется. За одним исключением.
Когда крыса впервые оказывается в незнакомом месте, еда ее не привлекает. Охваченное любопытством и страхом, животное обнюхивает новую территорию, прижимаясь к стенам и время от времени выскакивая на открытое
