Потом Провачек работал в Медицинском институте в Берлине, а с 1907 г. в Институте корабельных и тропических болезней в Гамбурге. Но еще до того, как переехать сюда из Берлина, он совершил свою первую заморскую поездку: участвовал в экспедиции в Батавию (о. Ява), организованной знаменитым дерматологом-венерологом Альбертом Нейссером для изучения сифилиса. Находясь в экспедиции, Провачек изучал также трахому и оспу.
Последнее десятилетие перед началом первой мировой войны заполнено разносторонней деятельностью. Она может показаться нам даже немного торопливой, лихорадочной. Провачек изучает вопросы наследственности, иммунитета, фитопатологии, патологии насекомых, исследует малярию, оспу, трахому, занимается другими медико-санитарными проблемами. И при этом неустанно путешествует: предпринимает экспедиции по европейским странам, на Яву, в Китай, Японию и Индию. В Бразилии, где он помогал погасить эпидемию оспы, умудрился проникнуть даже в девственные леса в области Мату-Гросу. В 1910–1912 гг. посетил Суматру и около 35 островов из группы Марианских островов и Островов Мореплавателей (Самоа) и сделал там почти 400 глазных операций. Туземцы на острове Савайи в знак благодарности избрали Провачека почетным старейшиной, и на торжественной церемонии он не только получил имя Лалоло, но и должен был подвергнуться ритуальной татуировке. Главной целью этой экспедиции Провачека было изучение трахомы, но попутно он собрал и материал для своей самой большой по объему работы, посвященной природе островов, где он побывал.
После двухлетнего пребывания в экзотических краях Провачек возвратился в Европу, которая уже начала содрогаться от военных событий. Во время Балканской войны разразилась эпидемия сыпного тифа в Сербии и среди пленных в Турции, и Провачека, как уже упоминалось мельком, бросили на борьбу с эпидемией. Когда же грянула мировая война, под угрозой сыпного тифа оказалась и Центральная Европа. Вот тогда Станислав Провачек и получил свое последнее служебное задание, последнюю командировку. В рождественские праздники 1914 г. заехал на минутку в Вену к друзьям, в последний раз повидался с родителями. А уже 8 января 1915 г. приступил к работе в лагерной больнице в Хотебузе, где среди русских пленных вспыхнула эпидемия сыпного тифа.
Уже тогда Провачек был уверен, что сыпной тиф переносится платяной вошью и, следовательно, чистота — одно из важных средств против распространения инфекции. Спустя две недели после приезда в Хотебуз он сообщает своим коллегам в Гамбург, что из 10 000 пленных заболело 4000, а около 250 человек уже умерло. Провачек описывает, как в лагере ведут борьбу с инфекцией, уничтожая вшей и проводя дезинфекцию. «Сами мы спасаемся от вшей только плотно облегающими халатами, резиновой обувью и смазыванием сапог анисовым маслом. Вшей здесь миллионы… сыплются дождем. Опасность инфекции гораздо больше, чем это можно предполагать в лаборатории».
И опасности этой Провачек не избежал. Ровно через месяц после прибытля в Хотебуз он заметил у себя первые признаки заболевания. Срочно привел в порядок свои личные дела и неукоснительно под вергнулся всем тем строгим противоэпидемическим мероприятиям, которые сам предложил для больных сыпным тифом. В заброшенном лагерном бараке его врачом, санитаром и единственным связующим звеном с миром был бразильский сподвижник доктор Роха Лима. Ему выпала прискорбная обязанность сообщить родителям, друзьям и всему научному миру, что, несмотря на заботливый уход и твердое желание превозмочь болезнь, Станислав Провачек 17 февраля 1915 г. скончался.
Можно было бы подсчитать, сколько некрологов поместили тогда не только в специальных журналах, но и в газетах. Даже сообщения с полей сражения не оттеснили на задний план весть о смерти Провачека.
Но такие подсчеты, такая оценка были бы совершенно чужды его скромной натуре. Поэтому закончим наш рассказ коротким отрывком из книги Г. Цинссера «Крысы, вши и история»: «Он не был ни полководцем, ни императором, ни королем, этот парень из городка Йиндржихув-Градец, оставшийся в пятом классе гимназии на второй год, и все-таки он принадлежит к числу тех, кто повлиял на ход мировой истории, так как разоблачил агента, который истреблял империи, свергал династии, решал исход войн и делал безлюдными целые страны».
Провачеком история не кончается
Хотя за два десятилетия, разделявших мировые военные пожары, удалось наладить терапию и профилактику сыпного тифа и медицина получила эффективные средства борьбы со вшами, события второй мировой войны повлекли за собой новые вспышки эпидемий сыпного тифа, прежде всего среди военнопленных и узников концентрационных лагерей.
На территории ЧССР эпидемии этой болезни во время войны возникали трижды. Особенно свирепой была эпидемия в концлагере в Терезине в последние месяцы войны: там переболело 5000 человек. После всех бедствий войны, на заре свободы больные узники вели свой последний неравный бой. И именно тогда проявилось влияние психического состояния человека на течение болезни. У узников — а они, физически хотя и совершенно истощенные, в момент освобождения почувствовали прилив новых духовных сил, воодушевлённые победой правого дела, — смертность была сначала 20–25 %, а позже упала ниже 10 %. Сыпным тифом болели и нацисты, и у них смертность достигала 45 %, хотя их физическое состояние было в норме и за ними был хороший врачебный уход; что же касается психики, то после поражения нацизма они были в тяжелой депрессии.
В Терезине много раз повторялась и трагедия Провачека. Несмотря на все возможные в то время защитные меры, сыпным тифом заразилось несколько десятков медработников Чешской акции помощи, добровольно вызвавшихся участвовать в ликвидации пожара эпидемии, который продолжал пылать и в первые недели свободы. Некоторых из них спасти не удалось.
Наконец, такой вопрос: представляют ли платяная вошь и переносимый ею сыпной тиф угрозу и в наши дни? Да, к сожалению, представляют. Это постоянно подстерегающая опасность, она затаилась, выжидая удобного момента. Наступит ли он — это зависит от благоразумия людей: не надо забывать, что до сих пор не утратило своей силы старинное название сыпного тифа — «военная болезнь». А что сказать о головной вши? Эта не так страшна. Она — паразит, вызывающий брезгливое отвращение у тех, на постой к кому он встает, и у их ближайшего окружения, а еще, конечно, зуд. Только и всего.
Но берегитесь вшей в кожухе![7] Здесь народная мудрость абсолютно верна!
Один из современных учебников эпидемиологии чумы начинается почти поэтическим вздохом: «…возбудитель чумы переносится блохами. Если бы эта простая истина была известна в XII в., история Европы и всего цивилизованного мира была бы совершенно иной». Сегодня при взгляде назад кажется невероятным, что люди этого не знали. А неведение это продолжалось целые тысячелетия и не раз приводило человечество на грань гибели. Жертвы чумы исчислялись сотнями тысяч и даже миллионами человек, вымирали города, становились безлюдными целые области, и ужас пандемий чумы затмевал ужасы всех войн, какие знает история человечества, включая и эту последнюю, самую страшную.
В распространении чумы люди подозревали что угодно и кого угодно, даже и самих себя. Церкви были переполнены аскетами-фанатиками; в долгих постах, неустанных молитвах и подчеркнуто кротком смирении искали они спасения от «черной смерти» — чумы. Когда же эпидемия усиливалась, по улицам начинались шествия кающихся грешников — полуобезумевшие от ужаса, они неистово секли себя кнутами до полного телесного изнеможения, взывая к богу о защите от чумы (летописцы называют их флагеллантами — бичующимися, от латинского flagellum — бич). Другие же в разгар эпидемий впадали в иную крайность: жизненным кредо последних дней своих избирали распутство и разгул. А коль скоро от повальной смерти не спасали ни публичные самобичевания, ни пиры во время чумы, человеческие страсти чуть что выливались в массовые избиения, резню. Достаточно было и одного истерического выкрика или злонамеренного обвинения в том, что имярек отравил воздух, и толпа готова была излить свой страх самым изуверским образом. Особенно же беззащитными перед разъяренной толпой во время эпидемий чумы были странствующие лавочники, бродячие актеры и комедианты, да и вообще люди бедные. А постоянные погромы национальных меньшинств и евреев! Они тоже были мрачной приметой чумных времен.
Подозрениям не было конца. И только истинный виновник — блоха — оставался безнаказанным в складках холщовых рубашек простого люда и в шелковых кружевах господ.
Паразитирование блох на человеке с древних веков до нового времени было, наверно, таким же обычным явлением, как вшивость. Однако вши, если люди вообще удостаивали их своим вниманием, считались чем-то мерзким, отталкивающим. Блохи же, напротив, во многих случаях вызывали к себе интерес у коллекционеров и даже служили предметом экстравагантных развлечений человека.
